Огненный столб - [33]

Нофрет взглянула на Леа, на ее голову, увенчанную короной серебряных кос под простой черной накидкой; старая женщина сидела на стуле, на который никто больше не осмеливался садиться. И обнаружила, что, несмотря ни на что, еще не разучилась смеяться.

Именно в ту ночь, хотя Нофрет узнала об этом много позже, в Ахетатон пришла чума. Сначала она поразила кварталы бедноты, приплыв на лодке из Дельты или придя с путником с севера, который захворал на постоялом дворе и умер, прежде чем хозяин успел выставить его на улицу. Болезнь распространялась медленно, незаметно переползая из дома в дом, подхватывая то хилого ребенка, то старика, то женщину, ослабленную родами.

Слабый умирает всегда. Даже во дворце знали это и потому еще больше горевали по Мекетатон. Но новая болезнь не удовлетворялась только слабыми. Она отведала крови и жизненного духа сильных, нашла их недурными на вкус и расположилась попировать всерьез.

Царица-мать собиралась вернуться в Фивы после погребения Мекетатон. Слабость, которую она обнаружила в царском дворце и в воде царицы, задержала ее в Ахетатоне, а чума не позволила уехать вовсе. Фивы, находившиеся к югу от Ахетатона, еще не были поражены. Мемфис на севере пострадал ужасно: гонцы говорили о сотнях умерших, слуги — о тысячах, с каждым часом их становилось все больше. Дома бальзамировщиков, хотя они отказывались принимать тех, кто не мог заплатить, были переполнены. Говорили, что процедура максимально упрощена; тела погружают в растворы солей всего на пару дней и откладывают в сторону, пока не завернут второпях и не захоронят при самой простой церемонии.

Иногда известия приносили люди высокородные, поспешно проезжавшие через Ахетатон по пути на юг, что, как они надеялись, могло спасти их. Некоторые уже были больны: уже в горячке, уже кашляли, обвиняя в этом жару и сухость пустыни. Они уговаривали царя бежать вместе с ними.

Но царь не сомневался, что Атон защитит его. Он говорил об этом с несокрушимым терпением, улыбаясь своей мечтательной улыбкой, которую почти не затуманила смерть дочери. Среди слуг ходили слухи, что госпожа Кийа с недавних пор плохо себя чувствует по утрам. Она взяла со служанок клятву молчать, но слуги в купальне не давали такого обещания. Нофрет надеялась, что она скрывает свое состояние достаточно давно, чтобы даже магия царицы не смогла повредить ребенку, и молилась всем богам, какие только могли бы ее услышать, чтобы это был сын. Он удержит царя от посягательства на ее царевну.

Если боги и слышали, они были слишком заняты, чтобы отвечать. Малышка Сотепенра провела бессонную ночь, капризничая и беспокоясь, чего не бывало с самого малого возраста. Ее нянька спала крепко и ничего не заметила. Наконец Нофрет встала, к сонному недовольству своей хозяйки, и, перешагнув через спящую няньку, взяла ребенка, чтобы укачать.

Едва она коснулась плеч Сотепенры, внутри у нее все похолодело. Не только отблески ночника пылали на лице ребенка. Девочка была горячая как огонь, и ее трясло. «Может быть, у нее просто лихорадка, — уговаривала себя Нофрет. — Не обязательно, чтобы у ребенка была чума».

Глупые мысли, и она знала это. Нянька напилась ячменного пива, что помогало сдержать болезнь. Может быть, для нее вполне достаточно.

Остальные младшие царевны были здоровы. Пока. Ее госпожа проснулась, но со сна соображала хуже некуда.

— Ты не могла бы заткнуть ее?

— Тихо, — сказала Нофрет так резко и коротко, что царевна повиновалась, и не подумав возмутиться. Нофрет понизила голос: — Твоя сестра больна. Если твое царственное высочество изволит, не будешь ли ты так любезна послать за врачом?

Царевна выскочила из постели, готовая пропираться с Нофрет, но один взгляд на Сотепенру полностью привел ее в чувство. Няньки остальных детей проснулись и спросонья моргали, все, кроме женщины, приставленной к Сотепенре. Спокойно, осторожно Анхесенпаатон приказала:

— Заберите детей в дом цариц. Сегодня они могут поспать в одной из комнат для наложниц. Ты, Нофрет, найди кого-нибудь, чтобы ухаживать за моей сестрой. Лучше, чтобы этот кто-то не орал и не убегал при одном упоминании о лихорадке.

Нофрет вовсе не желала, чтобы ее отсылали, но спорить с необходимостью не приходилось. Чума явилась во дворец и не уйдет, пока не насытится.

12

Чума явилась во дворец. Сотепенра была лишь первой ее жертвой. Слуги один за другим сваливались от лихорадки. И царевны. И царица. И царица-мать.

Но не царь. И не Нофрет. Царица-мать отправила своих младших сыновей назад в Фивы, как только узнала, что Сотепенра заболела. Ее старший сын не желал никуда ехать и не уставал повторять: «Бог защитит меня».

— Только тебя, — сказала Тийа с горечью. Она еще была здорова, удерживая все в своих маленьких и обманчиво нежных руках. Царь проводил все время в храме: днем лежал на солнце, пока не загорел, как крестьянин в поле, а ночью спал возле алтаря Атона, часто пробуждаясь для молитвы. У него не оставалось времени царствовать, так что от его имени царствовала Тийа.

Она держала Анхесенпаатон при себе. Остальные царевны и царица Нефертити, уже едва державшаяся на ногах от жара, тоже ушли в храм. Царь настаивал, чтобы они лежали на солнце, как и он, чтобы стать такими же сильными, но жрецы-целители запретили. Они лежали во дворе под навесом, часто увлажняемым водой, и жрецы, обладавшие искусством охлаждать лихорадку, обтирали и поили их целебными настоями.