Огненный шторм - [26]

Приземлившись, я выбрался из самолета и, отвечая на приветствия попадавшихся на дороге бойцов, направился в капитанскую рубку.

– Маршал на палубе! – скомандовал один из пилотов, когда я вошел в рубку.

– Вольно, можете сесть, – сказал я и подошел к Зайцевой, которая стояла рядом со своим капитанским креслом. Темные волосы были убраны под пилотку, а умные карие глаза смотрели на меня с легким удивлением. – Здравия желаю, товарищ полковник.

– Здравия желаю. Что привело вас на мое скромное судно?

– Я бы не сказал, что скромное, – усмехнулся я. – Разрешишь? – я кивнул на капитанское кресло. – А то никогда не сидел в кресле капитана флагманского корабля!

– Конечно. Но не думаю, что вы посетили корабль, только чтобы посидеть в моем кресле.

– Правильно, не только для этого. Твой отец сказал, что корабль полностью готов к бою, и я решил проверить, так ли это. Кстати, он передает тебе привет.

– Значит, с инспекцией пожаловали! А мы и не готовы! – в притворном ужасе воскликнула Зайцева. Я усмехнулся. – Лейтенант Нефедов, проводите товарища маршала.

Лейтенант подошел. Я знал такой тип людей. Видимо, он еще ни разу не участвовал в бою и поэтому держался подчеркнуто по-строевому. И если в первых боях его минует смерть или он будет только ранен, то из него выйдет хороший боец. Может быть, станет вторым полковником Соболевым, а, возможно, и генералом Зайцевым.

– Что желаете проинспектировать, товарищ маршал?

– Все основные системы. Двигательный зал, инженерный отсек, орудийные палубы, отсек связи.

– А что в первую очередь?

– Это же военный корабль, а у военного корабля главное – огневая мощь. Вот и осмотрим сначала орудийные палубы. Потом двигатели и инженерное обеспечение. В последнюю очередь – связь.

Мы с Нефедовым вышли из рубки.

– Начнем с лазеров главного калибра, – сказал я.

– Так точно, – четко ответил Нефедов. – Тогда нам нужно сюда, – он указал рукой на лифт, ведущий на орудийную палубу.

– Лейтенант, вы давно получили это звание? – спросил я, когда мы поехали вниз.

– Три месяца назад. А что? – Нефедов удивленно посмотрел на меня, не понимая, зачем легендарный маршал интересуется судьбой простого лейтенанта.

– Просто интересно, насколько вы готовы к бою.

– Готов жить и умереть за Федерацию! – лейтенант повторил строчку из присяги.

– Это, конечно, похвально, но ответьте честно – страшно перед боем?

– Нас учили не обращать внимания на страх.

– Нет, я имею в виду не ужас перед смертью, а просто предбоевое волнение. – Лифт остановился, и мы вышли.

– Ну, – протянул Нефедов. – Конечно, немного страшновато.

– А хотели бы вы находиться сейчас в тылу? Где-нибудь на Луне, к примеру?

– Товарищ маршал, не сочтите за дерзость, но зачем вы это спрашиваете? – Нефедов шел немного впереди и оглянулся, чтобы посмотреть на меня.

– Интересно, скажем так.

– Понимаете, – Нефедов задумался, – не знаю, как это объяснить, но моя судьба в какой-то степени сложилась не совсем обычно. Вы наверняка знаете, что в армию, в основном, идут люди, которые выросли в Федеральном приюте. Я воспитывался в семье, в глухом селении на Актиоке-4. И меня воспитывали так, чтобы патриотизм и все остальное, присущее военным, не имело значения. Но, как ни странно, на меня такое воспитание практически не подействовало. Меня тянуло служить всем людям, человечеству. И едва мне исполнилось шестнадцать лет, я сбежал из дома и явился на армейский вербовочный пункт. Когда я попал в тренировочный лагерь, то был потрясен. Да, там были тяжелые нагрузки, но нам постоянно внушалось и доказывалось на деле, что это необходимо и мы нужны Федерации и, главное, друг другу. Там я почувствовал себя по-настоящему счастливым. И я понял, что за такое государство и умереть не жалко. И еще я прочитал там «Завет павших». Великая книга. Я раньше как-то не задумывался над этим, но ведь Орлов был прав. В армии мы – одна семья. И несмотря на некоторую нашу неприязнь к политикам и ученым, мы все настоящие ЛЮДИ. Все остальные – балласт. Остальные нам не нужны. И я верю, что наступит тот день, когда человечество превратится действительно в суперрасу. Поэтому я не боюсь умереть. Понимаете?

– Понимаю, – я рассеянно кивнул, поскольку не ожидал от лейтенанта подобного откровения.

– И вообще, я узнал много нового. Например, ваша реформа армии еще на заре Федерации была просто невероятна.

Я понял, о чем он. В 2309 году, сразу после бегства фобосианцев, я подал рапорт в Совет по военным вопросам с предложениями по реорганизации армии. В ту пору я был полковником и не мог серьезно влиять на глобальное устройство армии. Но меня поддержала группа молодых талантливых офицеров. И Совет был вынужден рассмотреть мое предложение. Но в его реализации мне отказали. Совет счел меры, которые я предлагал, совершенно недопустимыми. Я писал в рапорте о том, что нужно так строить обучение бойцов, чтобы каждый из них чувствовал себя необходимым для общего дела, чувствовал себя Человеком. Главное, жестоко пресекать любую грубость и некорректность по отношению к новичкам и вообще бойцам. Любой инструктор, позволивший себе грубое слово в разговоре с курсантом, должен был попасть в тюрьму или быть изгнанным из армии. Те, кто тогда сидел в Совете, сочли нереальным «цацкаться с каждым бойцом», как мне написали в ответе на рапорт. Кроме того, я предлагал отменить систему «звание-должность». Другими словами, если раньше командовать, например, взводом мог только сержант, то теперь им мог командовать и рядовой, причем сержант мог оказаться у него в подчинении. Для офицерского состава это стало просто потрясением. Никто раньше не мог представить лейтенанта, сидящего в окопе как рядовой или ефрейтор. Кроме того, тогда были сильны традиции родственного покровительства, когда, давая своим сыновьям офицерские звания, отцы помогали им сделать офицерскую карьеру, не подвергаясь опасности. Второе мое предложение заключалось в том, чтобы подкорректировать Конституцию и закрепить в ней неприемлемость принудительного набора в армию. К тому моменту принудительный набор происходил в случае войны. Но моя логика была такова: если государство имеет армию из добровольцев, значит, граждане готовы умереть за него. Если же в его армию никто не идет, то стоит ли защищать такое государство? Третье предложение касалось совместной военной службы женщин и мужчин. До этого создавались раздельные женские и мужские батальоны. Главное сопротивление в этом вопросе мне оказали представители космического флота, которые почему-то считали, что женщины на кораблях – к несчастью. И рапорт был отклонен. Тогда офицеры, поддерживающие меня, подняли своих солдат на бунт. Половина армии оказалась на моей стороне. Генштаб благоразумно решил не допустить гражданскую войну и провести в жизнь предложенную мною реформу. Поначалу многие военные противились, но потом эта реформа стала считаться одним из величайших военных достижений Федерации. Армия превратилась в своего рода элитный клуб, вступить в который мог каждый, но, чтобы удержаться в нем, следовало иметь высокие моральные качества. Именно поэтому солдаты Федерации никогда не отступали и не сдавались в плен. В армии были утверждены либеральные уставы, отменено дурацкое правило «командир всегда прав». Каждый солдат Федерации сознавал свою значимость и свою силу и никому не позволял оскорблять себя. И в армии уважали сильных людей, тех, кто идет прямой дорогой, не ища обходных троп и легких путей. Те, кто готов был поступиться честью, чтобы просто выслужиться, долго не задерживались. Оскорбление от равного или младшего по званию еще считалось возможным стерпеть, если виновник принесет извинения и попросит мира. Но если боец оставлял без возмездия оскорбление от старшего по званию, то он с позором изгонялся из армии. Такое оскорбление можно было смыть только кровью. Для этого в моем рапорте имелся особый пункт. Я предлагал после почти полутысячелетнего забвения восстановить дуэли. И они были восстановлены. На дуэль можно было вызвать любого, кто оскорбил тебя. Если он не принимал вызов, то также изгонялся из армии. Если принимал, то дуэль, как правило, велась до гибели одного из участников. В истории Федерации произошло не более двух тысяч дуэлей, и мне приходилось быть секундантом на восьми. Присутствовать на дуэли, кроме судьи, самих дуэлянтов и секундантов, никто не мог. Видео– и другая съемка также запрещались. В крайнем случае, с согласия обоих дуэлянтов, на дуэли могли присутствовать не более четырех посторонних лиц. Несмотря на редкость дуэлей, они являлись сдерживающим фактором в отношениях между бойцами.