— За воду? Но мы ведь тебя не били…
— Бить не били, но ковш отняли.
— Подумаешь — ковш! Я тебе десять таких принесу. А если мы и виноваты перед тобой, то извиняемся. Вот и все дела!
Миколка не знал, что ей ответить. Выходило, что она права. Но он не мог просто так спустить Андрюшке свою обиду.
— Ладно, ты нам тут зубы не заговаривай разными извинениями… — начал он. Но Майка его уже не слушала. Потом она вдруг протянула Витахе руку:
— А ты, мальчик, здравствуй! Будем знакомы. Меня зовут Майка.
Она сразу поняла — то ли по росту, то ли по белой бляха на поясе с двумя буквами «РУ», — что он здесь самый главный.
Витаха покраснел, часто заморгал длинными ресницами и, не глядя на Майку, быстро пожал ей руку.
— А теперь до свиданья! Мы бы ещё с вами поговорили, но нам пора обедать… Пойдём, Андрюша! — Майка сделала шаг.
— Ребята, чего же вы? А ведь она тоже на меня нападала! — растерянно сказал Миколка.
Но ребята уже расступились.
Андрюша уходил медленно, вразвалку. Он не чувствовал себя побеждённым. Но ему было стыдно перед Майкой. Она могла подумать, что он трус.
«Здравствуй, дорогой друг Серёжа!
Серёжа, как ты живёшь?
Летели мы здорово. Сначала светило солнце, а потом начались тучи. Рядом с нашим самолётом гремел гром и сверкали молнии. Все боялись, а я не боялся. А потом мы сделали три раза мёртвую петлю и полетели над облаками. И мне казалось, что мы летим над Северным полюсом. А на аэродроме нас встречал оркестр и принесли цветы. Наш лётчик сказал речь. У него десять орденов.
Утром мы с папой пьём чай из кастрюли, а она пахнет супом. Электрочайник включать воспрещается — электростанция ещё не работает, а тока от дизельпоезда на всех не хватает. И читать нельзя при лампочках — очень болят глаза.
В нашем доме живут отовсюду: из Кузнецка, из Тагила, из Свердловска. Как мой папа сюда приехал, так всё на заводе пошло наоборот. Очень быстро. На мартеновском цехе торчал всего кончик трубы, а сейчас она наполовину готова.
А всё-таки лучше было бы, если бы я не уезжал. Здесь скучно. И чем заняться, никак не придумаю. Вот если б мы тут с тобой жили, тогда бы уж повеселились! Здесь было много зайцев и лисиц. Они бегали в цехах, когда там росла трава. А сейчас там рабочие, а лисицы убежали. Я ходил их искать, но никак не нашёл. А то бы убил одну для живого уголка.
Я недавно лазил на домну. На ней очень интересно. А на Днепре я ещё не был. Не с кем пойти.
Серёжа, ловишь ли ты рыбу на даче?
А про гром и оркестр я тебе наврал для интереса.
Жду ответа. Я теперь уже могу говорить по-украински: кавун — это арбуз. Передай привет Галке.
Твой друг навсегда Андрей Марецкий».
У Семёна Петровича шёл приём. Рядом с ним за столом сидел Матвей Никитич.
За дверью кабинета стояла большая очередь рабочих, желавших лично поговорить с новым начальником.
Молодая работница-бетонщица в гулких деревянных башмаках и пыльной чёрной юбке — она, видимо, пришла прямо с работы, — робко опустив глаза, просила помощи. Она окончила семилетку и поступила в индустриальный техникум. Занятия там идут три раза в неделю. И вот, для того чтобы не опаздывать на лекции, она должна уходить с работы на час раньше. Мастер её не отпускает, а может быть, начальник разрешит?..
Вдруг Семён Петрович услышал разговор, который вёлся в приёмной сначала полушёпотом, а потом перешёл на громкие, раздражённые тона.
— Так что же, вы нас совсем не пустите? — спрашивал не то женский не то мальчишеский голос.
— Не пущу! — категорически отвечала секретарь. — Я же вас сразу предупредила, что сегодня не удастся.
— Да мы же здесь три часа сидим! И не для себя идём, а для всех.
— Ну хорошо, я узнаю.
Вслед за этим в кабинет вошла Маруся:
— Семён Петрович! Тут к вам одна делегация.
Семён Петрович ещё не сказал ни слова, а за спиной Маруси уже показался какой-то мальчишка. На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать. Он был в полосатой тельняшке, босой. Чёрные, сросшиеся на переносице брови придавали лицу немного строгое выражение.
— Вот те на! — вдруг изумлённо воскликнул парторг, приподнимаясь из-за стола. — Витала!
— Я. Здравствуйте, Матвей Никитич!
В кабинет входил ещё один мальчик — белобрысый, в очках. Он нерешительно озирался. У него были большие голубые глаза. Под мышкой он держал старый парусиновый портфель, на котором вместо плоского никелированного замочка был пришит обыкновенный ремешок.
— И Миколка? — удивился Матвей Никитич. — А за дверью ещё кто-нибудь есть?
— Нет, нас только двое, — ответил Витаха. — И мы к вам лишь на пять минут. Можно, а?
— Что ж с вами делать! — развёл руками Матвей Никитич. — Раз пришли — садитесь… Маруся, пододвиньте ребятам стулья… Это наши заводские пионеры, — пояснил он Семёну Петровичу. — Вот Витаха Грицай, сын нашего героя…
— Того, что строил мартеновский цех? — спросил Семён Петрович.
— Да. А этот — Миколка… Миколка, как тебя прозвали-то? — вдруг обратился Матвей Никитич к мальчику, державшему парусиновый портфель.
— Секретарь! — ухмыльнулся Витаха.
— Ах да, вспомнил! Секретарь. Про него, Семён Петрович, говорят, что он канцелярию любит. И ещё он — натуралист.
