Огненный мост - [7]

«Итоги трехмесячных боев на советско-германском фронте (с 15 мая по 15 августа). Красная Армия вела и ведёт ныне в районе Воронежа, в излучине Дона и на Юге непрерывные кровопролитные бои против наступающих немецко-фашистских войск. Эти бои носят крайне ожесточенный характер. Немецко-фашистские оккупанты захватили в районе Дона и на Кубани большую территорию и важные в промышленном отношении города – Ворошиловград, Новочеркасск, Шахты, Ростов, Армавир, Майкоп. Хотя большая часть населения занятых немцами районов была эвакуирована, хлеб и оборудование заводов вывезены, а частично уничтожены при отходе, Советский Союз понес за это время значительные материальные потери.

За истекшие месяцы ожесточенных боев на советско-германском фронте Красная Армия в упорных боях нанесла немецким, итальянским, румынским и венгерским захватническим войскам огромный урон в людях и боевой технике. За три месяца активных боевых действий летом этого года, с 15 мая по 15 августа, немцы потеряли 1 250 000 солдат и офицеров, из них убитыми не менее 480 000. Они потеряли, кроме того, 3390 танков, до 4000 орудий всех калибров и не менее 4000 самолетов.

Потери советских войск с 15 мая по 16 августа составляют: убитыми, ранеными и пропавшими без вести 606 000 человек, 2240 танков, 3162 орудия всех калибров, 2198 самолетов. Набившие руку на фальшивках гитлеровцы жонглируют головокружительными лживыми цифрами. Так, 12 августа с. г. немцы опубликовали сообщение об итогах весенне-летних боев этого года. Гитлеровцы утверждают, что немецкие войска за этот период якобы взяли 1 044 241 пленного, захватили или уничтожили 10 131 орудие, 6271 танк и 6056 самолетов! Опубликованные Совинформбюро фактические данные о потерях Красной Армии начисто отметают лживые сообщения гитлеровцев…

В течение сегодняшнего дня наши войска вели бои в районах Клетская, северо-восточнее Котельниково, а также в районах Минеральные Воды, Черкесск, Майкоп и Краснодар…»[3]

– Значит, и вам веры не было, – проговорил Коган, подложив руки под голову. – Зачем держать МИД, внешнюю разведку, если никому не верят?

– Ты о чем? – нахмурился Сосновский.

– Обо всем, – огрызнулся Коган. – О дипломатах, о тебе, о себе. Вон о Викторе.

– Я тебе чем лежать мешаю? – угрюмо спросил Буторин, повернув голову с седым ежиком в сторону Когана.

– Не мешаешь, – хмыкнул Коган. – Взялся починить примус, чини. Максим Андреевич сегодня должен вернуться. Может, пожрать чего вкусненького принесет. А то эта каша на воде уже в горло не лезет. Я просто хочу знать, почему, когда только ленивый не сообщал о предстоящей войне, все равно информация ставилась под сомнение?

– С чего ты взял, Борис, что ставилась под сомнение? – ровным голосом осведомился Сосновский. – Все учитывалось, все принималось к сведению. Просто у правительства была надежда отсрочить ее начало. Каждый выигранный месяц мог усилить нас. Вы же знаете, что «тридцатьчетверки» едва успели запустить в серию до начала войны, оснастить хоть какую-то часть соединений новыми танками. Про «КВ» я вообще молчу. А новые «яки»? Они же на порядок совершеннее наших «И-16»!

– Это понятно. Но понятно и то, что они все остались на аэродромах, по которым враг нанес бомбовые удары в первые часы нападения. Говорят, не успели отремонтировать и модернизировать все военные аэродромы, поэтому такая скученность самолетов была на запасных и полевых временных аэродромах. Мне говорят, и я верю, хочу верить, потому что думать, что это вранье, – тогда лучше застрелиться. Но я хочу и другое знать. Я хочу знать, почему нам не верят. Когда не верят, это самая страшная пытка. Такая война, а тебе не верят.

– А ты многим верил, следователь? – вытирая руки старой рваной наволочкой, спросил Буторин. – Верить тоже опасно. Ты чего завелся? Застрелиться хочешь? Никто не мешает. А только в такое время лучше думать о другом: как Родине помочь, как пользу принести, как забыть все, что было. Потому что обида будет глодать тебя, пока ты ошибку во время операции не совершишь. Может, хватить ныть, Боря?

– А я не ною! – Коган вскочил с кровати и начал ходить из угла в угол, возбужденно потирая руки. – Я просто боюсь. Боюсь ничего не знать. Да, враг не прорвался к Москве, но теперь он подползает с юга. А мы ничего не можем сделать. Сидим тут!

– А ты ляг, – спокойно посоветовал Сосновский.

Машина въехала во двор, охранники в гражданских костюмах тут же закрыли высокие ворота. Шелестов ждал своего начальника на веранде. Платов легко взбежал по ступеням и остановился, глядя на развешенные на веревке брюки.

– Отстирал уже?

– Так точно, – помедлив, ответил Максим.

Врать в его положении было глупо. Да и не хотелось. Платов умело держал дистанцию, и в то же время отношения между ними за все время существования и работы группы стали ближе, доверительнее. Решения всегда принимал сам Платов, хотя Шелестову и членам его группы приходилось встречаться и с самим всесильным Берией, курировавшим их работу. Нарком задавал тон, он отдавал приказ, ставил общую задачу. А вот ее выполнение, пути решения и тонкости проведения той или иной операции разрабатывались с ведома и при участии старшего майора Платова.