Огненный кров - [4]

— Слышал? — спросила она его на пороге. — Где-то в районе дворца.

— Там сегодня конкурс красоты, — сказал Андре, прижимаясь к ней.

Сладкий миг, который она потом долго носит в себе, восхищаясь молодостью трепета и гордясь этим вечно женским в себе. «А мне ведь уже шестьдесят три, соплячки», — хочется ей крикнуть всем снулым теткам и бабкам, в которых превратились ее сверстницы. Но в этот раз вечно женское сдохло, как и не бывало. Конкурс красоты. На нем должна быть дочь Татьяна. Она позвонила с работы и сказала: «Не ищи меня. Я на конкурсе красоты, а мобильник отдала Варьке». Всем по мобильнику было для них дороговато. «Я-то упрежу всех заранее, — объясняла Татьяна, — где я и на сколько, а эту дуру ищи-свищи, если понадобится».

— Подожди, — нервно сказала Вера Николаевна Андре, — мне не нравится этот взрыв.

— А кому он может нравиться? — резонно ответил он. — Но где нам взять другую страну, где оружием можно затопить океан. Не бери в голову!

Мужчина на пороге хотел любви и еды, того, чего ему хронически не хватало в его жизни. Сорокалетняя жена все еще боялась забеременеть, но презервативов не признавала. А потому «пошел бы ты, Андрюша, на фиг!» И еще: «У нас до зарплаты сто семьдесят рублей. Прошу тебя, не ешь колбасу. На троих мальчишек мы не зарабатываем».

Жена была лор-врач в районной поликлинике. Самая неденежная специальность. За насморк и тонзиллит не приплачивала ни великая нефтяная держава, ни ее сопливый народ. К ней даже очереди не было. Таким был расклад. Вот почему в день, когда он шел к Веронике, он спокойно не ел ни колбасу, ни сыр. Но не надо думать, что в этом был только животный расчет. Ему нравилась Вера Николаевна с давних пор, еще при той власти, которая была отвратительна всей своей сутью, но как-то все-таки кормила. Эта же… Восторженно принятая в начале девяностых — ночь стоял на баррикадах, оставив жену и двух тогда еще маленьких детей, и не было в его жизни более чистых и светлых дней — и эта… Да не эта! Эта вспухла уже потом, кагэбэшная вертикаль. И насмерть проткнула только-только родившуюся надежду на другую жизнь. С Вероникой они с той самой ночи у Белого дома. Единомышленники. Единоверцы. Сейчас они не вспоминают то время, саднит в сердце. И вот дошло до момента, когда он ждет от своей любимой подруги не только ласки, но и хлебушка с маслом. У нее это всегда. Она хороший репетитор, и муж ее сторожит не какой-нибудь детский сад, а престижную автостоянку. Он был у него там — они дружат, так сказать, еще и домами. Какая у них техника слежения, какая связь со всеми службами, какой, наконец, пистолет у каждого. Подержишь в руках — и уже как бы и мужик. Но мужу Веры Николаевны за семьдесят, старенький, а жена его все еще в соку — откуда что? И история с географией слились в объятии, вот и слава богу!

Он тянет к себе Веронику, у него нет времени реагировать на какой-то там взрыв. Власть любит устраивать потехи, чтоб ее боялись. Андрей Иванович не верит в террористов, он давно знает место рождения жестокости и крови. Хотите, я вам покажу его? — любит он спрашивать в учительской.

— Бросьте, Андрей Иванович! Не вздумайте говорить эти глупости детям. — Так перекусывает тему их директор. Но это ее обязанность. Главное, что она тоже из той ночи возле Белого дома.

— Я сейчас позвоню в редакцию, выясню, где она, и будем завтракать, — говорит Вероника, выходя из его рук и оставляя на его ладонях пусть и не упругие, но теплые и нежные ощущения ее живота. Кофточка таки высмыкнулась.

— Спасибо, — ответила Вероника трубке, и уже Андре: — Она на задании во Дворце молодежи.

— Но взрыв не обязательно там, — ответил он. — В той стороне — не значит там.

— Прости, но я должна туда сходить. Я должна знать, что этот чертов конкурс идет своим чередом. Пока я переодеваюсь, попей чаю. Я все приготовила.

И он поел. Хорошо поел. И буженину, и салат из курицы с сельдереем. И большую чашку чая успел торопливо выпить с берлинским печеньем. Последний его глоток она уже ждала в коридоре. Она прижалась к нему, теплая, близкая, ах, черт возьми этот взрыв! А она сказала тихо и нежно:

— Мы наверстаем, Андрюша.

Идти было всего ничего, три двора насквозь. Они вышли как раз к неотложкам. Кто-то кричал, кто-то матерился. Милиция встала плечом к плечу, и видно было только одно: неотложки загружаются плотно.

— Таня! Ты здесь? — тонко крикнула в никуда Вера Николаевна.

— Не кричите, мамаша, — сказал милиционер. — Вам дадут телефон для справок.

Откуда Андрею Ивановичу было знать, что эти слова будут самыми страшными для Веры Николаевны. Что в них она услышит одно — отсутствие надежды. Ибо справка по телефону — это конец. Она как-то вся обвисла. Он понял, что ее надо отвести домой. Он боялся, что уже может не успеть к уроку, он придумывал на ходу причину пропуска, и как-то само собой сложилось: он вышел в «окно» прогуляться, услышал взрыв, пошел на него. Встретил Веру Николаевну, которая искала дочь. Получалась пусть даже искаженная, но правда. А это лучше прямой лжи. И он, ведя едва дышащую возлюбленную, вымеривал в своей версии проценты лжи и правды. Бездарно супротив отъезжающих с воем неотложек, более того, стыдно. Но главным ведь было сохранить в тайности их связь, ибо эта идущая рядом поникшая в страхе и ужасе женщина вдруг обрела для него какое-то особое, единственное значение, и он забормотал: «Только бы с ней ничего не случилось». — «И я о том же, — пробормотала в ответ Вера Николаевна, — спасибо тебе». Ах ты, боже мой! Он ведь имел в виду не Татьяну, дай бог ей здоровья, а Веронику, Верочку, счастье мое запоздалое и единственное. Так на смерти, оказывается, может вскрикнуть любовь. А ведь совсем недавно смысл заключался — пардон — в буженине. Пошлость какая! Это был не он, не он. «Вера, Верочка, ну ты не упадай, прошу тебя. Может, Тани там и не было вовсе. Сказала одно, а сама занялась другим. Вера! Я чувствую, с ней все в порядке. Ты себя побереги. Я без тебя…»