Огненный кров - [14]

Но она, безработная, сидела напротив Максима Скворцова.

— Я из журнала.

Он отвернулся от нее и стал смотреть в зарешеченное окно, а ей хотелось плакать, она представляла неимоверное количество безвинных мужчин с этой тенью решетки на лице.

— Мне еще в детстве объяснили, что лицо — всегда отражение совести. Вы в этом деле ни при чем. Поэтому я здесь.

— Я вас не знаю. И ваше лицо ничего мне не говорит о вашей совести. Простите за прямоту. Раз вы работаете в этом журнале, значит, у вас спецзадание. Иначе с какой стати вы тут?

— Меня уволили. Сегодня у меня заберут пропуск, и я к вам больше не прорвусь. Скажите, чем я вам могу помочь?

— Ничем. Покойник, хозяин вашего журнала, предлагал мне сумасшедшие деньги, чтобы я снял свою дочь с конкурса. Жена моя была за. Но дочке очень хотелось, хотя я уже знал, что все давно куплены. По логике, у меня был резон шлепнуть Луганского, но я не умею убивать. Лицо мое тут ни при чем. У меня просто другое воспитание. Те, которые это сделали, лучше моей кандидатуры для своего прикрытия не найдут. Все про все знают. Помните эту сцену в «Идиоте» — деньги в печь? Покойник устраивал такие штуки. Куражился. Все куплю! Все продам! Ему однажды били морду специальные люди. Он тогда вовсю заявил, что знает, сколько стоит кресло президента, и нашего, и всякого другого. Ну, дурак, одним словом.

— Его уже нет. Что будет с вами?

— Справедливый суд. Кучка присяжных. Если до этого дойдет. Но скорее нет. Я как бы повешусь в камере от угрызений… Или вскрою себе вены бритвой. Не делайте такие страшные глаза. Не сам. Я и на такое не способен.

— Что передать вашей дочери?

— Ее мама ей все объяснит. Она для нее высочайший авторитет. «Он, — скажет она ей, — пошел на это ради тебя». Не всякая девочка может похвастать таким подвигом ради нее.

— Надо искать преступника. У вас хороший адвокат?

— Был хороший, но он уже наверняка перекуплен. Оставьте все как есть. Как есть — очень плохо. Погибла ни в чем не повинная девочка. Погиб дурак Федор. Дело будет контролировать его брат. И храни вас бог возникнуть перед ним. Вы не проживете и секунды. Я боюсь за дочь. Не будут ли они грозить ей?.. Но это уже Троянская война, а у Федора есть еще одна дочь. И моя супруга тоже не из паствы преподобного Серафима Саровского. Не влезайте в это. Это топь. И очень может быть, что она страшнее, чем кажется на первый взгляд.

— Меня зовут Татьяна Черникова. Безработная журналистка. Извините, но я попробую рыть землю носом.

— Бедный нос, — сказал он ей вслед.

Ее спокойно выпустили. Знаменитый журнал был популярен и здесь. Портреты знатных людей вырезались из него ножничками и висели там, где раньше были Ленин и Сталин. Место Дзержинского теперь занимала Жанна Фриске.

Он все-таки боялся, что она устанет и не дойдет до нужного места.

— Хочешь на ручки? — спросил он.

— Ты же старенький, а я уже немножко сильная, — ответила девочка.

Он боялся сбиться с пути. Он заплакал, когда увидел огонек фар. Машина просигналила два раза.

— Климовск, — сказал дед шоферу.

— Мокша, — ответил парень и открыл дверцу. — А разве о ребенке договаривались?

— Не спрашивай лишнего.

Их заставили переодеться, а вещи, в которых они были, бросили в какое-то болотце, казавшееся недвижным, но мешок с одеждой оно втянуло в себя быстро и даже с аппетитом чавкнуло.

В машине девочку стало укачивать. Ей сказали, что они едут к ее папе, он ее ждет. Ее покормили вкусными пирожками с яблоками, попоили горячим чаем из термоса, и она уснула, положив голову на колени деда.

Тот самый главный пожар

Константин Луганский был из той ветви семьи, что, сломавшись накануне революции, оказалась за рубежом. Он был из третьего поколения русских вне России. И первым, кто вернулся. Он приехал, учился в Московском университете, защитил диссертацию, женился и остался. Слава богу, были уже вегетарианские времена. Жена его была тоже из бывших — из рода грузинских князей. В невестки они получили красавицу татарку. В доме всегда было певучее разноязычие. И это многоголосие Константин любил больше всего. Он за все время, что жил в Турции и Болгарии, во Франции и Германии, нигде не ощутил такой прелести разноязыкой речи, где главный язык не доминировал, не давил, не чванился, а был тем не менее отцом семьи. В голодные девяностые они взяли из детдома троих детей — казашку, украинку и белоруску. Он искал еврейку или армянку. Но, странное дело, брошенных еврейских или армянских детей не нашлось. Тут возникали боль и стыд за русских, за брошенных в таком неимоверном количестве больных и необученных.

Тогда и родилась мысль собрать остатки, если они есть, старой луганской семьи, разделившейся когда-то на два цвета — белый и красный. Он ничего не знал про родню. Будучи ученым-химиком, он много ездил по разным городам, по заводам. Тихонько, исподволь он познал законы жизни этой трижды перекроенной родины, находились и фамилии. Как правило, они уже были чужие. Но случилось…

На форуме предпринимателей в Екатеринбурге, причесываясь у большого зеркала, он увидел другого себя. Всего в шаге от него, точно таким же, его движением поправляя волосы, стоял мужчина его лет. И они смотрели глаза в глаза в зеркале. Нелепая ситуация развернула их друг к другу, и Константин первым протянул руку и сказал: