Огненные зори - [76]

Моно видел, как убили одного из них. Сломался, словно сухой стебель, дернулся и упал на бок. Поезд стоял. Повстанцы перебежали через кукурузную поросль: решили залечь на другом, более укрытом от огня месте. Ружейно-пулеметный огонь затих, и только орудие сотрясало небо и землю выстрелами. Неподалеку от эшелона Моно увидел тяжело раненного повстанца, из-под ключицы у него струей лилась кровь.

Раненый лежал в канаве у подножия насыпи, которая вела к большому Ереденскому мосту. Моно спустился на гравий, подполз к раненому и подсунул руку ему под голову. Повстанец в залитой кровью одежде посмотрел на солдата затухающим взглядом и обмяк. Моно дотащил его до ступеньки платформы, а там помогли другие солдаты. Повстанец шепотом произнес свое имя — Драган — и потерял сознание.

Когда заняли город, раненого отправили в госпиталь, оборудованный еще повстанцами. Туда попал и Попов. Он был ранен во время взятия вокзала. Попов находился на втором этаже здания вокзала и оттуда командовал ротой, стрелял сам. Повстанцы, залегшие неподалеку от здания вокзала, поняли, откуда ведется огонь, и капитан был взят на мушку. Пуля рассекла Попову лицо. Так он попал в госпиталь, где находились раненые повстанцы.

Каратели недолго удерживали город. Подошел новый отряд повстанцев, и тут произошло то, чего Моно ожидал меньше всего. Рота вела огонь, а повстанцы продвигались вперед. Фельдфебель, замещавший командира, начал кричать на солдат:

— Бить точнее по цели!

Орудие зачастило, но повстанцы сбегали по склону холма к станции по-прежнему без потерь. Они словно купались в косых лучах солнца, и Моно видел, что происходило при каждом разрыве. Снаряды рвались либо в стороне, либо с большим недолетом, не нанося потерь атакующим. Повстанцы все ближе и ближе подходили к станции. Орудие с платформы вело огонь по холму, но там уже никого не было.

— Да куда вы стреляете! — орал перепуганный фельдфебель. — Вы их пропустили! Нас живыми переловят! Цельтесь точнее!

Он не был артиллеристом и не мог управиться с орудием. Да и цели уже не было видно.

— Эй, ты, почему плохо стреляешь? — набросился фельдфебель на Моно.

— Я хорошо стреляю, — ответил тот.

— Почему бьешь мимо?

— Это не мишени, а живые люди. Они все время перебегают с места на место.

— Чему только ты учился в казарме!

Моно пожал плечами. Еще немного, совсем немного — и повстанцы окружат станцию. Фельдфебель, видно, понял это.

— Да ты, наверно, только и ждешь, что они нас схватят. Отец-то твой ведь с ними!

— Мы не из этих краев.

— Но он мог прийти сюда помогать.

От злости Моно не нашел ответа. Он возился с прицелом, но фельдфебель не оставлял его в покое.

— Мне ведь известно, что ты говорил, когда пришел из отпуска. Говорил — готовится восстание!

— Да, но…

— И что в ваше село приезжал Георгий Димитров. И ты сам видел его…

Моно поднял глаза.

— Все село видело…

— Он говорил в кофейне. И сейчас ты думаешь о нем. Он для тебя командир, а не я. Потому и не стреляешь как следует, хочешь, чтобы нас окружили и перебили! — И с последними словами фельдфебель выстрелил, целясь прямо в мокрый от пота лоб солдата.

Моно, как стоял, склонившись к орудию, так и свалился. Уже теряя сознание, он слышал топот убегающих солдат. В какой-то миг перед глазами мелькнула переполненная кофейня, повстанцы, ползущие по холму, как муравьи. Вскоре повстанцы нашли Моно у орудия и вместе с другими убитыми солдатами зарыли. Для них он был убийцей, палачом, врагом революции. Никто не знал, кто он и как погиб. «Вратчанин, — говорили о нем, — горожанин, зачем пришел, то и нашел». Кто мог предположить, что среди солдат карательной роты найдутся сочувствующие повстанцам? В этой кровавой бойне середины не могло быть — или с нами, или против нас.

Прошли десятилетия. Пришла свобода, и вместе с другими бежавшими повстанцами вернулся из-за границы Петрушка — один из защитников станции. Когда вратчанская рота заняла станцию, он укрылся среди сложенных штабелями пропитанных дегтем шпал и лежал там до конца боя. Он ясно слышал и разговор фельдфебеля с солдатом, и выстрел, но не решился вмешаться. И лишь сейчас Петрушка открыл правду.

— Вратчанин тот, которого вы нашли тогда убитым у орудия, не враг! Этот парнишка отказался стрелять в нас. Я свидетель.

И стали узнавать, кто этот вратчанин, из какого села. Отец его погиб после разгрома восстания, но в селе не могли признать героем человека, у которого сын — предатель. А теперь, когда открылась правда, прах вратчанина перенесли в братскую могилу и золотыми буквами дописали в списке героев имена павших — отца и сына.

РУМЫН

Маленький, щупленький румынский солдат не мог стерпеть зверских побоев, нанесенных ему поручиком перед всем строем. Когда-то, ребенком, его били родители, потом бил помещик, у которого он служил батраком, били в казарме. Вот и сейчас, во время войны, хоть и старался он не тратить патроны впустую, его избил ротный. На глазах всей роты шашкой сбил на землю и пинал ногами, как нашкодившего пса, не позволяя даже стонать от боли. Застонет — град ударов еще сильнее. И все из-за ломтика хлеба: он осмелился взять его без спросу с офицерского стола. Офицер жестоко избил его и оставил полумертвого лежать на земле. Придя в сознание, Флоро — так звали солдата — поклялся отомстить извергу. Когда их подняли в атаку возле Дуная, Флоро прицелился в пухлый, как пропеченный каравай, затылок офицера и в трескотне выстрелов послал в него пулю. Этого никто не видел, но Флоро, пробежав немного вперед в атакующей цепи, свернул в заросли вербы. За ночь он благополучно добрался до берега Дуная, бросил винтовку в воду, опасаясь, что по номеру могут узнать, кому она принадлежит. Потом, не раздеваясь, бросился в воду и поплыл к болгарскому берегу. Румынские пограничники, заметив его, открыли стрельбу, но Флоро удалось уйти. Утром болгарские пограничники нашли его в камышах. Он лежал неподвижно, сжавшись в комок.