Огненные времена - [85]

Воцарилось молчание, столь глубокое, что можно было услышать треск разрываемой ткани: клинок так же легко прошел сквозь шерстяное монашеское облачение Жеральдины, как легко вошел в ее грудь. Когда она закачалась и, шатаясь, шагнула к нему, он вонзил клинок еще глубже.

Потом он сделал шаг назад и дал ей упасть – вперед, на пронзившее ее насквозь оружие, длинный конец которого торчал теперь из ее спины, из-под правого плеча.

– Кто следующий? – спокойно спросил нормандец.

Мадлен, рыдая, упала на колени и поднесла к губам безжизненную руку Жеральдины. Все мои спутники, сокрытые завесой невидимости, тихо плакали.

Но командир их не видел. Вложив меч в ножны, он схватил Мадлен за локоть и поднял ее на ноги. Как она ни сопротивлялась, он сорвал с нее покрывало и апостольник, под которыми оказались остриженные светлые кудри.

– Тебе повезло, что ты такая красавица, – сказал он. – За это тебе будет позволено прожить еще день, а может, и больше. Составишь мне компанию. Если, конечно, честно скажешь, где прячутся остальные женщины. Откажешься – сдохнешь так же, как твоя дорогая сестрица.

И он презрительно кивнул на неподвижно лежавшую Жеральдину.

В жизни я несколько раз испытывала замедление времени, испытала его и в тот момент. Разумеется, я почувствовала жалость и скорбь, когда увидела, как упала Жеральдина, но в то же время я испытала странное ощущение, что все идет как положено. Такова была воля богини. И тогда, с нарастающим ощущением радости, я (и это была не только я) властно приказала нормандцу:

– Отпусти ее!

В моих словах не было ни гнева, ни печали, ни ненависти. Только справедливость.

Дальше произошло странное. Нормандец, конечно же, выхватил меч и, держа Мадлен одной рукой, повернулся ко мне… Но не нанес удара и замер. Взгляд его блуждал, на лице было полное изумление.

– Отпусти ее, – повторила я, и он дернул головой, не понимая, что происходит.

С лиц его солдат тоже сошли дурацкие ухмылки. Теперь они в таком же недоумении смотрели в мою сторону.

Я громко рассмеялась, потому что поняла, что по-прежнему невидима для них. Я закрыла глаза и мысленно убрала перед собой защитную завесу, а затем вышла в образовавшийся проем, как в открытую дверь. Мне не нужно было прятать остальных. Я знала, что все в полной безопасности.

Командир широко раскрыл глаза и побледнел так, что кожа его стала белее его жидкой бороденки. Непроизвольно он отпустил Мадлен, и та благоговейно опустилась на колени, глядя на меня во все глаза и открыв от изумления рот.

– Пресвятая Богородица! – вздохнул нормандец и сделал то же самое.

Один за другим все монахини и солдаты, перекрестившись, опустились на колени.

Я не думала о том, что они увидели. Я знала только то, что необходимо было сделать. Сдерживая печаль, я преклонила колени у тела Жеральдины, ласково перевернула ее на бок и довольно легко вытащила меч.

Она застонала, когда меч вышел, потому что была еще жива. Она была жива, но из ее разверстой раны хлынула кровь, пролилась на землю, растекшись темным пятном на ее еще более темном облачении, забрызгав и мои рукава. Через несколько мгновений она умерла бы от потери крови.

Я села на холодную землю и обняла ее.

Ей было суждено быть моей наставницей, она не должна была умереть. Я знала, что нахожусь в опасном положении. Я могла бы дать волю скорби. Могла бы отказаться от богини и проклясть свое предназначение. Я могла бы бежать от того, что должно свершиться.

Но я этого не сделала.

Я закрыла глаза и твердо прижала руку к ране. Моя собственная одежда была уже тяжелой от крови. Жеральдина неподвижно лежала у меня на руках и дышала тяжело-тяжело. Она умирала.

Я улыбнулась нелогичности происходящего. И растворилась.

Слияние. Сияние. Благодать.

По толпе пробежал шепот, похожий на взмах птичьих крыльев.

Открыв глаза, я увидела перед собой карие глаза Жеральдины – уже не тусклые и далекие, а яркие и живые. И она смотрела на меня не снизу вверх, ибо она сидела.

Рука моя была все еще прижата к ее ране. Медленно, ласково она отвела ее в сторону, и все увидели, что ее черное облачение цело и сухо.

Она встала, сияя, и протянула мне руку, помогая встать на ноги.

– Вы стали свидетелями истинного божественного чуда, – сказала она коленопреклоненным людям.

И тогда нормандец заплакал.

XV

Лишь потом я узнала, почему и солдаты, и сестры пали тогда на колени. Не только потому, что я возникла перед ними прямо из воздуха, но потому, что я явилась перед ними как Дева Мария, в образе Царицы Небесной, в синей плащанице и золотом венце. Лишь после того, как Жеральдина помогла мне встать, я появилась перед ними в своем собственном виде.

Остальные молча смотрели на нас. Потом и монахини, и солдаты начали медленно подниматься на ноги. Кожа Жеральдины светилась, как пергамент, который держат перед огнем.

– Я видела лицо Матери Божьей, – шепнула она мне. – Она здесь, с нами.

Нормандец приблизился к нам. У него был робкий, покаянный вид, взволнованные глаза, руки сложены, как для молитвы.

– Сестра, – сказал он, – скажите мне, что я должен делать. Я плохой христианин. Месяцами не посещаю службу, целый год не ходил к исповеди. Но я не могу отрицать то, что видел собственными глазами.