Огненные времена - [7]

Хотя священник не отнимал от носа платка, было видно, что выражение его лица чуть потеплело, хотя он и не улыбался: слишком уж мрачной была предстоявшая ему работа. Он лишь величественно кивнул и приглушенно ответил:

– Скажите, отец Тома и его помощник уже прибыли?

Тюремщик покачал головой.

– Здесь только палачи… А про отца Тома я ничего не слыхал.

И действительно, Тома, еще один член инквизиторского суда, должен был прибыть сюда вместе с Шарлем и Мишелем, однако задержался на несколько часов «по личному делу». Если бы это был какой-то другой священник, Мишель подумал бы, что задержать его могли разбойники на дорогах, однако он слышал кое-что об отце Тома и по тому нарочитому молчанию, что хранил по этому поводу отец Шарль, заключил, что опоздание отца Тома, скорее всего, имело отношение к его любовнице. Как любимому протеже кардинала (любимому, по мнению Мишеля, даже больше, чем собственный сын), отцу Тома оказывалось особое снисхождение.

– Тогда мы можем увидеть заключенную? – вежливо спросил Шарль у тюремщика. – Мать настоятельницу Марию-Франсуазу?

– О да! – Тюремщик выкатил глаза, темные и при этом настолько глубоко посаженные и такие узкие, что белков почти не было видно. – Великую каркассонскую шлюху, как некоторые ее называют? Но вам следует знать, что некоторые из здешних жителей до сих пор почитают ее за святую и им этот суд ох как не по душе! Но я-то не из таких, нет! – Он замолчал, а потом похотливо спросил: – А что, святой отец, правда то, что о ней говорят? Что она вытворяла в папском дворце?

От омерзения Мишель невольно скривил губы. До него тоже дошел слух о том, что аббатиса публично совершила непристойный сексуальный акт, магический акт, призванный оскорбить Папу Иннокентия. Но ничего подобного она не совершала. На самом деле она сделала нечто прямо противоположное. Всего одним прикосновением она вылечила раненого человека.

Как правильно заметил Риго, Мишель лично был свидетелем этого – и ему в первое мгновение показалось (хотя он и не говорил об этом никому), что он смотрит на саму Святую Деву, излучающую свет. Но потом этот образ померк, и Мишель понял, что перед ним обычная женщина во францисканском одеянии. И тем не менее он по-прежнему видел перед собой посланницу Бога, ибо лицо ее светилось не иначе как божественным светом.

И как могут грешники говорить о подобной святой такие мерзости?

В полумраке тюремного вестибюля Мишель заметил, что взгляд отца Шарля посуровел. Он опустил платок, и теперь его ставшее строгим царственное лицо с впалыми щеками и густыми, черными как уголь бровями было видно хорошо.

– Мы прямо сейчас взглянем на аббатису, – тихо сказал он тюремщику.

– Ну конечно, – вздохнул тот и повернулся так аккуратно, что ключи, висевшие на большом кольце у него на бедре, звякнули – вся связка одновременно.

Он медленно двинулся вперед, осторожно ступая на искалеченную ногу.

Шарль и Мишель последовали за ним и стали один за другим спускаться по чрезвычайно узкой, спиралевидной, похожей на раковину улитки каменной лестнице.

Откуда-то снизу донеслись дикие крики. Кричала женщина. Мишель автоматически заставил себя подавить острое чувство жалости и начал молиться:

– Богородице Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего… Святая Марие, Матерь Божия, молись за нас, грешных, и в час нашей смерти…

Услышав крик, отец Шарль как ястреб накинулся на тюремщика.

– Здесь есть другие заключенные, помимо францисканских сестер?

Тюремщик явно тянул с ответом, и Шарль сразу понял, что означает его молчание, и поэтому продолжал:

– Почему палачи занимаются моими арестантками? Они не имеют права действовать без моего приказа!

Мишель задыхался от гнева. Тюремщик опустил голову и стал рассматривать башмаки Шарля.

– Они прибыли из Парижа час назад, монсеньор, и потребовали, чтобы я привел монашек к ним. И я думал – я и в самом деле так думал, сеньор, – что они действуют по вашему приказанию.

– Это не так.

Тюремщик поднял голову, и неожиданно в его голосе послышались обвинительные нотки.

– Теперь я понимаю, добрый отец! Теперь я припоминаю, что они были вдрызг пьяными, когда потребовали привести монашек. Они явились сюда прямо из какой-нибудь таверны или из борделя, где, наверное, кутили всю ночь напролет…

– Немедленно отведите меня к ним! – Отец Шарль решительно и сурово взмахнул черным рукавом, делая тюремщику знак замолчать и продолжать спуск по лестнице, что тот и сделал, хотя и не слишком ретиво.

Дойдя до конца лестницы, они оказались в просторном подвале. Справа находилась большая общая камера, слева – несколько маленьких одиночных камер, а рядом – большие двойные двери, одна створка которых была приоткрыта. Воздух здесь был прохладнее, чем наверху, но при этом куда более спертым.

Багровея и пыхтя, тюремщик повел мужчин по коридору, разделявшему одиночки и общую камеру, представлявшую собой огороженное железной решеткой пространство с каменным полом, покрытым соломой. На соломе сидели, сбившись в кучку, шесть монахинь – раздетые, в одних лишь нижних рубашках, жалкие и несчастные. У всех были тонкие носы с горбинкой и нежная кожа, что говорило о том, что они происходят из благородных французских семей; остриженные волосы подчеркивали изящные изгибы шеи. Они были рождены в богатстве и роскоши и в юном возрасте отправлены в монастырь. О жизни они не знали ничего, кроме рукоделия, чтения, религиозных размышлений. Кандалов и цепей на них не было; они вообще не были связаны – возможно, это свидетельствовало о тайном сочувствии к ним со стороны тюремщика.