Огненное прикосновение - [33]

Энни наблюдала, как легко его длинные мускулистые ноги преодолевают крутые подъемы на обратном пути к хижине, и думала о том, что для нее становится привычным вот так идти позади него, а вокруг нет ничего, кроме бесконечных гор и тишины. Они настолько изолированы от мира, будто остались последними людьми на земле, последними мужчиной и женщиной. Ее сердце сжалось при этой мысли, и Энни поспешно прогнала ее, потому что, если она позволит подумать о себе как о его женщине, она погибла. Он почувствует это так же, как, по-видимому, угадывал все, – повернется к ней и посмотрит на нее своими светлыми, пронзительными глазами. Он все увидит на ее лице и возьмет ее, возможно, прямо тут же, на холодной лесной земле.

Чтобы подавить колебания, Энни заставила себя размышлять о разнообразных преступлениях, которые Рейф, вероятно, совершил. Она почувствовала легкий приступ отчаяния, когда поняла, что ей совсем не трудно думать о нем как о преступнике: он был жестким и холодным, бесчувственным, и, хотя он обращался с ней лучше, чем она ожидала и опасалась, она не могла обманывать себя насчет его сущности. Даже сейчас Рейф оставался настороженным как дикое животное, он все время вертел головой, замечая каждую мелочь и выискивая причину малейшего звука.

– Что ты сделал? – спросила Энни не в силах сдержаться, хотя и понимала, что эта правда может стать для нее постоянным источником беспокойства.

– Когда? – пробормотал он, останавливаясь и наблюдая за взлетевшей птицей. Через секунду он успокоился и снова двинулся в путь.

– Почему тебя ищут?

Он взглянул на нее через плечо, холодный гнев зажегся в его глазах.

– Какая разница?

– Ты кого-нибудь ограбил? – настаивала она.

– Я бы украл, если бы пришлось, но меня ищут не поэтому.

Голос его звучал равнодушно и небрежно. Энни содрогнулась, протянула руку и схватила его затянутую в перчатку ладонь.

– Тогда почему?

Рейф остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Безрадостная улыбка искривила его рот.

– Убийство, – ответил он.

У нее пересохло в горле, и она отпустила его руку. О, она с самого начала это знала, знала о его способности к насилию, но когда услышала, как он небрежно произносит это, как будто показывает ей интересную птичку, сердце ее почти перестало биться. Энни глотнула и заставила себя спросить:

– Ты его совершил?

Казалось, вопрос удивил его. Его брови слегка приподнялись.

– Не то, в котором меня обвиняют. – Нет, он не убивал беднягу Тенча, но он убил многих других, которые пришли тогда за ним, поэтому считал, что это не имеет значения.

Его подбор слов не остался незамеченным..Энни повернулась и прошла мимо него, а он пошел следом.

Она шагала, почти ничего не видя. Она – врач, а не судья. Ей не полагалось задавать вопросы «зачем» и «почему», когда человек болен или ранен, ей не полагалось определять их человеческую ценность перед тем, как позволить им воспользоваться ее умением и познаниями. Ей просто полагалось лечить как можно лучше. Но сейчас ей впервые причлось столкнуться с тем фактом, что она спасла жизнь убийцы, и ее разум корчился в болезненных судорогах. Сколько еще людей погибнет из-за того, что этот человек остался жить? Возможно, он все равно выжил и без ее помощи, но этого она никогда не узнает.

И все же... и все же, даже если бы она знала в ту первую ночь, могла бы она отказаться его лечить? Честно признаться, нет. Клятва врача заставляла ее исцелять при любых обстоятельствах.

Но даже не будь этой клятвы Энни не смогла бы позволить ему умереть. После того как прикасалась к нему, дрожала от его животного магнетизма, ощущала, как его низкий хриплый голос плетет вокруг нее колдовскую сеть. Зачем лгать себе самой? Несмотря на тот страх, которым она была охвачена в те первые две ночи, лежа в объятиях Рейфа, Энни испытывала горячее инстинктивное наслаждение во всем теле.

Настанет ночь, и она снова будет лежать в кольце его рук.

Энни вздрогнула и поплотнее запахнула пальто. Может быть, даже лучше, что она узнала его истинную сущность. Это придаст ей силы сопротивляться ему.

Но даже теперь при мысли о предстоящей ночи ее охватило возбуждение, и ей стало стыдно.

Тяжелая работа была для нее спасением, позволив сосредоточиться на простом физическом труде. Рейф разобрал пристройку и отложил в сторону распиленные и грубо обтесанные доски, чтобы потом их использовать, затем начал рубить тонкие деревца и укладывать их друг на друга. Он заклинил их между склоном и стоящими рядом деревьями и сделал в них зарубки, чтобы скрепить между собой. По его указанию, Энни начала замешивать глину, чтобы замазать щели между стволами и защитить грубые стенки загона от ветра. Делала она это с аккуратностью, вызвавшей у Рейфа улыбку: при такой работе невозможно не испачкать руки, но Энни старалась, чтобы ее чистая одежда не пострадала.

Рейф увеличил длину загона более чем вдвое. Втащил поилку на середину, чтобы каждой лошади удобно было подходить к ней, потом разгородил пространство на две равные половины двумя жердями. Энни видела, что он время от времени останавливается и трет бок после очередного усилия, но похоже было, что он скорее разминает заболевшую мышцу, чем испытывает острую боль.