Огненная звезда и магический меч Рёнгвальда - [45]

Нильс вышел, а Торольф вдруг поймал себя на том, что у него дрожат пальцы рук. Это была настоящая нервная лихорадка. Он волновался, он торопился, он за все хватался, он все стремился успеть и при этом был не уверен в конечном результате. И странно было ему, человеку, прошедшему множество боев и схваток, воину, лишенному понятия трусости, ощущать пальцы дрожащими. Но пальцы дрожали тоже не от испуга, а только от нервного перенапряжения. Но и это Торольфу не нравилось.

В семнадцать лет Торольф, тогда еще имеющий оба глаза и все хорошо видевший, вступил в схватку с четырьмя взрослыми воинами. Он вынужден был вступить в ту схватку, хотя и видел сложность своего положения. Думал, что шансов на победу не имеет. Но тогда пальцы у него не дрожали. Тогда он был спокоен и сумел победить…

Дрожь в пальцах – это плохая примета, решил ярл…

* * *

Гунналуг лежал на полу своей комнаты в черной башне на медвежьей шкуре. Медвежья шкура, пусть и плохо выделанная, пусть и слегка хрустящая, все равно грела лучше любой одежды. Грела даже тогда, когда ничем сверху не укрываешься. Но ему и укрываться не хотелось. Ему не хотелось даже греться, и было бы безразлично, если бы он замерз. Полностью замерз. В хрупкую хрустящую ледышку превратился. Ему все было безразлично…

Состояние, когда жить не хочется, когда жить не интересно, когда, попросту говоря, тошно жить, впервые посетило его.

Неудачи, случалось, бывали у колдуна и прежде, особенно в молодости, когда только начал самостоятельно, без контроля и помощи учителя, которого он после ссоры просто изгнал из своего дома, заниматься своим делом. Но после каждой неудачи, как он знал, требуется только укрыться в уединенном месте, затаиться и начать накапливать силы, чтобы потом восстать из пепла, когда уже никто не ждет этого. И одним этим удивить и утвердить свое могущество, которое тогда только приобреталось и накапливалось. Период накопления силы бывал, как правило, непродолжительным. Самое большее, что прежде требовалось Гунналугу на подпитку – это сутки, и через сутки он становился уже сильнее прежнего. И потому потеря магической энергетики никогда его раньше не беспокоила.

Сейчас все шло иначе, если не сказать, что не шло, а попросту катилось под гору кувырком, без выбора пути. Так катилось, что голова шла кругом и собирала от ударов обо все встречное множество болезненных шишек. Сейчас Гунналуг метался мыслями, бросался из одной крайности в другую, секундная радость сменялась длительным отчаянием, и эти перепады его самого изматывали и доводили до еще большего отчаяния. А самое неприятное состояло в том, что он подпитаться не мог, как ни старался. Это тоже утомляло, раздражало и лишало уверенного спокойствия, так необходимого для самого процесса подпитки. Он уже дважды или даже трижды, сам запутался в счете, выходил на крышу черной башни. И в ночное время пробовал и читал отдельное заклинание Владычице Луне и в дневное время с заклинанием, обращенным к Божественному Солнцу, – ничего не помогало, и магические силы не желали входить в его тело, словно невидимый колпак накрыл плотно и ограждал его от неба и не давал возможности сделать самое для себя необходимое. Создание последнего шторма истощило его до изнеможения. Хотя временами Гунналугу казалось, что все получается и расставленные чашечками ладони начинает покалывать сильно. Значит, энергия вокруг него была, она шла, но потом оказывалось, что силы проходят сквозь ладонь, а не стекают с них через руки в тело. Так бывает у обычных людей, не обученных управлению внешними энергиями. И колдуну никак не удавалось сосредоточиться на получении этой энергии. А сосредоточение всегда являлось важным элементом подпитки. Без сосредоточения нельзя закрыть каналы в ногах и, заполняя их, упускаешь энергию в землю. Может быть, энергия через тело и проходила, как она проходит всегда через тела всех обыкновенных людей, не занимающихся колдовством. Она через них проходит и мало что оставляет в теле. И только закрытые каналы в ногах позволяли заставить энергию наполнять тело магической силой, как вода наполняет флягу, до тех пор, пока она не начнет перетекать через голову из «колодца», находящегося в темени. Каналы утечки закрываются сосредоточением. А у Гунналуга это никак не получалось. Мысли истерично метались и путались. Когда следовало ощупать единственную мысль в голове и держать только ее одну, не допуская проникновения посторонних мыслей, не допуская столпотворения, толкотни и беспорядка, что обычно творится в головах простых людей, Гунналугу что-то мешало. И мешало не извне, а изнутри, мешали другие мысли, с которыми он боролся, пытаясь отдалить их от себя, но победить не мог, и они находили множественные щели в его защите и проникали в голову.

И от этого, от своего бессилия, ему попросту не хотелось жить, потому что жизнь уже теряла всякий смысл. А зачем жить, если в жизни смысла нет? Не умел Гунналуг так жить.

Опять, как больные зубы, донимала мысль о неизвестном сильном колдуне, что преследует его, лишая возможности пополнить запас сил. Если этот колдун пытается добыть седьмую гиперборейскую скрижаль, то дела его плохи, наверное, более плохи, чем у самого Гунналуга, хотя тот и сумел его обессилить. Вороны со стальными клювами и такими же когтями не зря были гордостью своего создателя. Сослужили они свою службу и в этот раз, и сослужили хорошо. Жалко, конечно, что вороны не сумели принести маленького уродца Извечу, чтобы Гунналуг сначала слегка поджарил его над очагом, а потом допросил бы и добился подтверждения того, что и сам уже, кажется, понял. Но они принесли главное – его мешок. Тогда Гунналуг в нетерпении вытряхнул все содержимое на крышу башни, где встретил воронов. Он ожидал увидеть среди содержимого точно такую же, как остальные скрижали, книгу в половину размера фолианта, но ничего подобного на глаза не попалось, и первоначально это было сильным и несправедливым ударом. Гунналуг считал, что ошибиться он не мог. Он точно чувствовал нити, связывающие уродца Извечу с седьмой скрижалью. И подтверждением тому послужила короткая искра испуга в глазах Всеведы. Гунналуг специально эту искру вызывал и ждал ее появления. И она промелькнула, и ошибки в этом не было. Что это могло значить? Это могло значить только одно – Всеведа дала спрятать книгу маленькому уродцу. И книга была в мешке. И Извеча берег ее по велению Всеведы. Тогда почему гиперборейской скрижали там не оказалось? А почему, собственно, не оказалось? Кто будет так утверждать? Всеведа, пусть и не обладает умением Гунналуга, все же тоже на что-то способна. Она вполне могла наложить заклинание на седьмую скрижаль и дать ей совсем иной внешний вид. Это делается достаточно просто, и сам Гунналуг такое тоже умеет. По большому счету это то же самое, что оборотничество. А что Всеведа умеет делать из людей зверей и, конечно, владеет обратным процессом, колдун уже убедился, когда на его глазах старшая дочь славянской ведуньи стала молодой волчицей. То же самое Всеведа могла сделать и с книгой, зная, ради чего приплыл колдун к высокому берегу, на котором стоял Куделькин острог. А знать это она могла. Могла просто почувствовать. И приняла естественную с ее стороны меру предосторожности.