Огненная проповедь - [23]

– Видишь? Думаешь, ты тут в безопасности? – она снова подтолкнула меня к двери, и холодная сталь коснулась голых рук. – Сестра этого человека считала, что ей ничего не угрожает, потому что она заперла его здесь. Но даже Камеры Сохранения не смогли защитить её от многочисленных врагов. До него они добраться не смогли, поэтому напали на нее напрямую. И, как видишь, им это удалось.

Я уже это знала и была потрясена смертью мужчины вдвойне. В тот момент, когда мужчина упал, я увидела темноволосую женщину с аккуратно уложенной прической. Она лежала на кровати, на животе, а из спины торчал нож.

– Это сделал Зак?

Она небрежно качнула головой.

– На этот раз – нет. Да это и неважно. Ты должна осознать, что даже он не сможет тебя защитить в случае чего. В данный момент он, конечно, в фаворе, но его планы слишком амбициозны. Если Совет изменит к нему отношение, то они найдут способ добраться до одного из вас.

Она склонилась ко мне так близко, что я смогла разглядеть каждую ресничку и вену, пульсирующую на лбу слева от клейма. Я сомкнула веки, но среди темноты тотчас всплыл образ человека, лежащего на полу рядом со струйкой крови, стекающей изо рта. У меня перехватило дыхание. Исповедница заговорила очень медленно:

– Ты должна начать помогать Заку и мне. Если он потерпит неудачу, если другие Советники изменят к нему отношение, они обязательно доберутся до одного из вас.

– Я не буду помогать ему, – отрезала я, вспомнив помещения с резервуарами и то, что Зак сделал с теми людьми. Но те ужасы казались сейчас далекими по сравнению с окровавленным телом на полу, в двух шагах, и жестким лицом Исповедницы в нескольких дюймах от моего лица.

– Не могу, мне нечего сказать.

Я не знала, как долго смогу сдерживать при ней слезы, но внезапно она отвернулась.

– Отведите ее обратно в камеру, – бросила Исповедница солдатам, не поворачивая головы, и пошла прочь.

* * *

Теперь вся моя жизнь состояла лишь из серых стен камеры, пола, потолка и двери, с беспощадностью отрезавшей меня от остального мира, который я старалась представить, рисуя в уме, как утреннее солнце отбрасывает длинные тени по стерне свежесрезанной пшеницы, как бескрайнее ночное небо опускается над рекой. Но эти картины жили лишь в моем воображении. Всё это казалось навсегда потерянным для меня так же, как запах дождя, или прохлада речного песка под ногами, или звонкий щебет птиц, встречающих рассвет. Живой мир для меня стал гораздо дальше и призрачнее, чем мрачные видения зала с резервуарами и плавающими среди трубок телами, пугающе безмолвными и безвольными. Видения Острова тоже стали редки. Проблески открытого моря больше не проникали в камеру. Линия меток моих дней в заключении поднималась всё выше и выше, пока я не увидела, что камера полностью ими испещрена, словно бы она постепенно наполнялась водой и теперь я едва могла дышать под тяжестью потерянных недель, месяцев и теперь уже лет. Не так ли начинается сумасшествие, думала я, что так часто случается с провидцами? Если этому суждено произойти, годы в заточении лишь ускорят процесс. Я слышала, что отец называл безумцем провидца с рынка в Хэйвене. Теперь мне стало понятно, что он говорил не иносказательно, а буквально. Попытки Исповедницы проникнуть в мое сознание, как и видения резервуаров, так отнимали все силы и волю, что ни о чем другом я и думать не могла, и меньше всего – о себе.

Зак теперь приходил крайне редко, иногда раз в несколько месяцев. Когда же он появлялся, я едва с ним разговаривала. Хотя отметила, как сильно изменилось его лицо за годы моего заточения. Он исхудал так, что только губы сохранили мягкость. Мне хотелось знать, изменилась ли и я за это время, и если – да, то заметил ли он перемены?

– Ты знаешь, так продолжаться больше не может, – произнес он.

Я кивнула, ощущая себя словно под водой – столь далекими и приглушенными слышались его слова. Тесные стены моей камеры и низкий потолок дружно производили эхо, раздваивая шорохи так, что каждый звук слегка колебался. Сейчас эхо казалось лишь частью общей расплывчатой картины – всё точно ускользало из фокуса.

– Если бы все зависело от меня, – продолжал он, – я бы держал тебя здесь. Но я кое-что начал и должен закончить. Я думал, что, возможно, смогу уберечь тебя от этого, если ты окажешься полезной. Но ты не даешь ей ничего.

Ему необязательно было уточнять, кому это – «ей».

– Она не желает больше с этим мириться, – он говорил так тихо, что я едва разбирала слова, будто ему самому невмоготу слышать признание собственного страха. Он наклонился совсем близко.

– Если бы зависело от меня, я бы держал тебя здесь, – повторил он громче.

Не знаю, почему для него имело такое значение убедить меня в этом. Я отвернулась к стене.

* * *

Сначала я не понимала, почему видения пустого резервуара так тревожат меня. Я видела эти резервуары уже три года. Они всегда вызывали отвращение, но стали чем-то знакомым. Я уже не вздрагивала от потрясения, видя их во сне. Я привыкла к ним так же, как привыкла к клейму на лице. Почему же, увидев пустой резервуар, я просыпалась на сбитых и мокрых от пота простынях? Если резервуар пустой, то он должен казаться менее ужасным, чем кем-то занятый, как снилось мне обычно. Он просто стоял, и стеклянная утроба ждала, когда ее заполнят. Четыре ночи подряд я видела один и тот же тускло освещенный резервуар с проводами и трубками, собранными над ним в пучок. Всё как прежде. И изгиб стекла был как будто тот же и, вместе с тем, совсем другой.