Огненная проповедь - [20]

Она снова сунула мне карту. Ее настойчивый взгляд ощущался буквально физически. Он жег так же, как горело клеймо на моем лбу все прошедшие годы.

– Такой же полезной, как вы, работая на них? Дрессированный урод для хозяев Альф?

Она наклонилась вперед, очень медленно, пока ее лицо не приблизилось к моему так, что я смогла увидеть крошечные волоски на щеках, тонкие и бледные, как рыльца кукурузы. Ее ноздри чуть заметно раздувались. Она сделала глубокий медленный вдох, затем другой.

– А ты уверена, что это я у них в подчинении? – прошептала она.

Она еще глубже проникла в мой мозг. Как-то мы с Заком, еще детьми, приподняли большой и плоский камень и обнаружили под ним червей и белых, полупрозрачных личинок, вырванных из привычной темноты на беспощадный свет. Сейчас под взглядом Исповедницы я чувствовала себя, как те личинки. Казалось, она могла рассмотреть всю меня, насквозь, и даже потрогать. Сначала я испытала потрясение, но затем научилась закрывать свои мысли так же, как смыкаю веки или сжимаю пальцы в кулак. Научилась не впускать ее, чтобы сохранить частицу себя. Я знала, что мне нужно скрывать от нее Остров. Но также, пусть и по эгоистичным соображениям, мне не хотелось открывать ей некоторые личные воспоминания, какими я особенно дорожила: осенний полдень. Мы с Заком учились писа́ть во дворе за домом. Сидя на корточках, выводили неуклюжие буквы в пыли, а молодые петушки дрались вокруг нас. Зак написал мое имя, а я – его.

Долгие дни у реки. Пока другие дети в школе, мы бесцельно скитались по улице и находили порой настоящие сокровища. Потом делились находками друг с другом. Зак показал мне окаменелую улитку. А я принесла ему раскрытую устричную раковину, внутри такую же молочно-белую, как глаз слепого нищего Омеги, который встретился на дороге в Хейвен.

Память о бесчисленных ночах, когда мы переговаривались со своих кроватей и шепотом рассказывали друг другу истории, так же как днем обменивались сокровищами на берегу реки. Лежа в темноте, я слушала под приглушенный стук дождя по соломенной крыше историю Зака о том, как соседские быки чуть не напали на него, когда он решил сократить путь к колодцу, и ему пришлось влезть на дерево, чтобы его не затоптали. В свою очередь я рассказывала, как другие дети мастерили качели на ветке дуба в школьном дворе, а я наблюдала за ними из-за стены, которую нам никогда не разрешалось пересекать.

– У нас есть свои качели, – сказал он тогда.

Это правда, хотя их нельзя было назвать настоящими качелями. Просто мы нашли место, чуть выше по течению реки, где ивы спускались к самой воде. Ухватившись покрепче за ветви, можно было качаться над волнами. В жаркие дни мы даже соревновались, кто сможет качнуться дальше, и затем, ликуя, падали в реку.

Хранила я и более свежие воспоминания, уже из поселения. Вечера, когда сидела перед маленьким камином и читала книги Алисы с рецептами или сборники песен, представляя себе, как и она когда-то сидела на этом же месте и делала свои записи.

И совсем позднее: тепло монеты из маминой руки, когда она вложила ее в мою ладонь, пытаясь предупредить насчет Зака. Возможно, для дорогих воспоминаний и маловато – ведь это даже не прикосновение, а всего лишь согретая ее рукой монетка. Но это единственное, что у меня осталось в память о ней за последние несколько лет, и этот момент принадлежал только мне.

Теперь бесстрастный взгляд Исповедницы методично перебирал все мои сокровенные воспоминания, и они были для нее чем-то вроде беспорядка в ящике, где она рылась в надежде отыскать нечто ценное. Всякий раз продвигаясь дальше в глубины моего сознания, она оставляла в моей голове хаос, и приходилось заново собирать и аккуратно складывать дорогие сердцу моменты жизни. Затем Исповедница вставала и уходила, забирая карту с собой. Я знала, что должна радоваться тому, что сумела скрыть от нее Остров. Но пока я его прятала, оставляла уязвимым многое другое, и ей удавалось туда проникнуть. Она просто выхватывала мои воспоминания и обрывки прежней жизни, перетряхивала и отбрасывала в сторону. И хотя для нее это представлялось незначительным, она умудрялась запятнать всё, чего коснулась. После каждого посещения Исповедницы я чувствовала, что нетронутых воспоминаний у меня остается все меньше и меньше.

* * *

На следующий день пришел Зак. Его визиты теперь стали реже, а когда он приходил, то обычно избегал смотреть мне в глаза. Он почти не разговаривал, нервно теребил ключи и на большинство вопросов отвечал лишь пожатием плеч.

Но по прошествии нескольких недель я опять слышала поворот ключа в замке, скрежет двери о пол, а затем входил он, мой брат, мой мучитель, и присаживался на край кровати. Я не знала, зачем он приходил, равно как и не понимала, почему всегда радовалась, заслышав в коридоре его шаги.

– Ты должна поговорить с ней, – произнес он. – Просто скажи ей, что ты видишь. Или впусти ее.

– В мой разум, ты имеешь в виду?

Он пожал плечами.

– В твоих устах это звучит слишком ужасно. В конце концов, вы же похожи.

Я покачала головой.

– Я не делаю того, чем занимается она. Не роюсь в умах других людей. И пусть она мой оставит в покое, черт побери – это единственное, что у меня здесь есть.