Огненная дорога - [167]

Чудесным образом ребенок внутри нее пережил ужасы подъема и падения Жакерии. Глядя, как живот Кэт сначала лишь чуть-чуть, а потом заметно округлился и стал даже отвисать, Алехандро восхищался тем, как Бог всегда заботится о созданиях, которые не способны сами позаботиться о себе. В случае Кэт, однако, Всевышний, казалось, достигал своей цели за счет ее плоти; когда-то пышная и не по годам зрелая, сейчас она стала худой и угловатой, отдавая каждый кусок своей скудной пищи ребенку Гильома Каля. Нет, Кэт не утратила красоты, что временами казалось Алехандро почти не мыслимым, но краска почти полностью сошла с ее щек. По большей части она выглядела призрачно-бледной, разве что прогулки немного помогали, но они были крайне редки из-за того, что Кэт так недоедала. Она часто жаловалась на зубную боль, и Алехандро каждый день молился, чтобы в результате беременности она не лишилась ни одного зуба. Этой беде можно было бы помочь, если бы, милосердием Божьим, она имела возможность хотя бы иногда есть яблоки или грибы с их чудодейственными свойствами, но ни того ни другого у них не было.

Еще не рожденный младенец расхаживал у нее в животе, словно маленький солдат, и Алехандро всегда без труда находил его ножку, когда тот колотил ею в тонкую кожу матери. Это было почти единственное доступное теперь Кэт удовольствие — ощущать под руками биение новой жизни; если не считать воспоминаний о любви, которая связывала ее с Калем. И Алехандро считал, что это лишь справедливо — то, что она получает хоть какое-то удовольствие от своей ноши, — поскольку первые месяцы беременности ее постоянно выворачивало наизнанку, когда она пыталась удержать внутри хоть что-то из съеденного. Чтобы облегчить это характерное для беременности недомогание, требовались травы, но их не было, поскольку все запасы они истратили на раненых солдат Жакерии или другие лечебные цели, а когда последний искалеченный мятежник покинул дом, земля почернела и травы засохли. А новые появятся только весной, но к тому времени ребенок уже родится. Живой, как надеялся Алехандро. Он знал, что не вынесет еще одной беды, обрушившейся на его дочь.

В начале зимы у них было две золотые монеты, и он полагал, что этого за глаза хватит. На две золотые монеты можно целый год кормить большую семью — по крайней мере, так он слышал и отчаянно хотел верить в это. Однако ухаживать за домашним скотом и собирать урожай было некому, соответственно, нечего нести на рынок, поэтому люди платили бешеные деньги, если удавалось найти хоть что-то. Впрочем, рассуждал Алехандро, дворяне наверняка не голодают, в особенности Наварра и барон де Куси.

Однако даже они расходовали деньги быстрее, чем когда бы то ни было прежде, и были недовольны этим.

Настал день, когда Алехандро истратил несколько последних су; теперь до весны их единственной пищей будет то, что он сумеет найти. Однако дичь сделалась пугливой и совсем отощала — поскольку водоемы перемерзли и до рыбы было не добраться. Алехандро терзали сны, в которых он видел золотистые караваи хлеба, испускающую пар рыбу, сочные красные яблоки, а живот болел от голода — и хрящей с кореньями, которые составляли почти всю их еду. Однако он был благодарен Богу и за это.

Иногда приходили люди, которым требовалась помощь; он больше не пытался скрыть, что умеет лечить, да это было и бесполезно, поскольку по всей стране распространился слух о том, как он помогал раненым мятежникам — братьям, сыновьям и мужьям тех, кто сейчас продолжал неравную борьбу с голодом и болезнями. И он был единственным лекарем к северу от Парижа, или, по крайней мере, такое складывалось впечатление, когда он расспрашивал тех, кто приходил к нему. Часто он был в состоянии помочь страдающим от недоедания беднякам лишь словами утешения и отсылал их домой ни с чем. Те же, кому удавалось оказать помощь, редко могли заплатить за нее, но он и не требовал оплаты. Иногда они сами приносили полоски сушеного мяса, или червивое яблоко, или сухарь, поскольку зимой 1359 года пища была единственным платежным средством. Он горячо благодарил за эти подношения — и по большей части отдавал их Кэт. Стук в дверь дома больше не удивлял его; более того, он даже не задавался вопросом: а вдруг это шпионы короля Эдуарда нашли его?

«Пусть приходят, — с горечью думал он, — лишь бы принесли с собой еду».

Однажды холодным солнечным утром в конце зимы, когда воздух уже должен был бы прогреться гораздо сильнее, а сосульки стать гораздо меньше, в дверь снова постучали, но этот стук заметно отличался от всех прочих. Он прозвучал тверже; казалось, пришедший сохранил силу в руках — в то время как приходившие за помощью крестьяне стучали еле слышно, от слабости и от мысли о том, что мало чем отличаются от нищих. Это, однако, не был стук нищего. И впервые за долгие месяцы Алехандро сжал в руке нож.

Снова постучали, еще сильнее, и на лице Кэт возникло выражение тревоги.

«Ее время приближается, — подумал Алехандро. — Пожалуйста, пусть это будет не грабитель и не рыцарь, пришедший забрать последнее».

С ножом в руке он отодвинул деревянный засов и совсем немного приоткрыл дверь. Там стоял высокий человек в плаще для верховой езды — просто массивная темная фигура на фоне серовато-белого снега, да еще и с солнцем за спиной. По этой причине, а также из-за вызванного недоеданием ухудшения зрения Алехандро никак не мог разглядеть лицо незнакомца.