Огненная дорога - [119]

В первый момент Фламель выглядел разочарованным, но потом его лицо прояснилось.

— Я много лет ждал, пока будет найдено это сокровище, как-нибудь потерплю еще немного. — Его лицо приняло торжественно-серьезное выражение. — Я использую это время для подготовки, чтобы предстать перед Господом в качестве творца — если Он пожелает принять меня как такового. Начну молиться сегодня же вечером.

Возможно, это было самое длинное и подробное письмо Марселя. Дочитав до конца, Карл Наваррский долго сидел перед огнем и обдумывал его содержание. Период неопределенности закончился — Париж принял решение, где начать мятеж. На протяжении последующих нескольких недель Карл соберет своих людей, экипирует их, как сможет, и постарается добиться того, чтобы они вели себя как воины, а не как мерзкий, трусливый сброд, каким являются. Карл снова перечитал письмо, стараясь запомнить все самое важное, и бросил его в камин. Пергамент зашипел и съежился, испуская зловонный запах.

— Марсель думает, что лучше собраться в Компьене, — сказал он барону де Куси. — Так мы и сделаем.

— Графиня Элизабет просит вас прийти, — заявил Чосер. — Она чувствует необъяснимую слабость.

Де Шальяк тяжело вздохнул.

— Я приеду в течение часа.

— Она хотела бы видеть также доктора Эрнандеса.

— Боюсь, сейчас он слишком занят переводом.

— Это известие огорчит графиню, сэр. Но если нельзя, то нельзя, что же поделаешь? — Чосер достал из кармана плаща запечатанный пергамент. — Не будете ли так добры передать эту записку доброму лекарю? Здесь описаны симптомы болезни графини. Вы сможете обсудить их с ним до того, как отправитесь в путь. Его соображения помогут вам составить мнение о таинственном недомогании графини.

— Хорошо, — ответил де Шальяк, принимая пергамент. — Я немедленно передам ему записку.

И, едва Чосер ушел, он пошел в библиотеку и взломал восковую печать.

— Видите? Я говорил, что так и будет. Теперь эти слезливые англичане станут требовать нашего присутствия каждый день — чтобы лечить их выдуманные болезни. И у вас не останется времени для работы.

Алехандро прочитал записку, поднял взгляд на де Шальяка и улыбнулся.

— Работа подождет. — Он бережно закрыл книгу Авраама. — Эта рукопись будет существовать еще долго после того, как и графиня, и вы, и я обратимся в прах. И, честно говоря, симптомы болезни графини не кажутся мне выдуманными. Графиня описывает, и, должен заметить, исключительно образно, бледность, слабость, отсутствие аппетита, учащенное дыхание, общее ощущение подавленности — все это симптомы болезни под названием «любовное томление».

— С каких это пор любовь считается болезнью?

— Она всегда была болезнью, де Шальяк. Правда, болезнью не столько тела и разума, сколько души, хотя она и проявляется в форме слабости, общего расстройства тела и смятения ума. Неужели вы никогда не испытывали на собственном опыте, что такое любовь?

— Не до такого состояния, когда тело полностью подчиняется ее воле.

Алехандро цинично улыбнулся.

— Жаль. Неплохо бы предъявлять всем лекарям требование, чтобы они влюблялись хотя бы раз в жизни. Тогда они смогут отличить симптомы этой болезни от более опасных.

— Это тоже опасный недуг, и мудрые люди избегают его, — с усмешкой сказал де Шальяк.

— Только те, кому незнакома его сладость. Однако мы можем без конца обсуждать этот вопрос, так и не придя к согласию. Факт в том, что по какой-то причине этот недуг тяжелее протекает у женщин, чем у мужчин. Объясните это графине.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я не верю ни одному ее слову.

— Ох, коллега, так нельзя… будьте добры к ней. Если в вас нет такого рода доброты, тогда вы не столь выдающий доктор, каким я считал вас. Тот всегда имеет сострадание к более слабому, чем он сам; в особенности если речь идет о леди.

— Вам меня не убедить.

— Тогда мне придется оставить свою работу и поехать с вами, иначе она просто снова пошлет за мной, не удовлетворившись вашим «лечением». Вы скажете графине, что единственное лечение от ее недуга — это покой, и назавтра последуют те же жалобы.

Страшно недовольный, де Шальяк тем не менее в конце концов согласился.

— Ладно, поехали. Давайте побыстрее разделаемся с этим.

Их ввели в личную комнату графини, посреди которой стояла огромная кровать под балдахином, с задернутыми со всех четырех сторон занавесками.

— Миледи? — позвал приведший их слуга.

— Да? — ломким, еле слышным голосом ответила она.

— Прибыли лекари.

Послышался приглушенный вздох облегчения.

— Ох, слава богу.

— Я отдерну занавеску?

— Минуточку.

Послышался шелест ткани.

— Можете открыть, — сказала графиня.

Она лежала, опираясь на груду подушек, с распущенными волосами, в завязанной у горла тонкой шелковой рубашке. Одна рука с трагическим видом возложена на лоб, глаза закрыты.

— Ох, слава святым угодникам, наконец-то вы пришли! — простонала она. — Я так страдала все утро. Никаких сил нет подняться.

— Успокойтесь, леди. — Алехандро подошел к постели. — Могу я присесть на край?

— Будьте добры, устраивайтесь, как вам удобно.

Она похлопала ладонью по постели. Он сел и взял ее за руку.

— У вас холодная, влажная кожа, дорогая графиня.

— Еще один симптом! О, эта болезнь! Что со мной?