Огнем опаленные - [4]

— Военной специальности не имею, — пробормотал Виктор, — но вот удостоверение «Ворошиловского стрелка», справка, что я занимался боксом у Градополова.

— Тебе еще нет восемнадцати лет, — открыв паспорт, устало проговорил военком, — и ты работаешь на заводе. Нет. Справки твои мне не нужны. Мы не можем всех отправлять на фронт. На заводах тоже должен кто-то работать.

— Но в порядке исключения?

— В порядке исключения мы берем с заводов только тех, кто имеет военную специальность.

Ни с чем ушел Виктор и из райкома комсомола: «Ты работаешь на фронт. Мы не можем взять тебя даже на трудовой фронт. Иди и работай».

Виктор понимал важность и нужность той работы, которую выполнял на заводе, но примириться с тем, что его не берут на фронт, не мог.

Старшие товарищи, работавшие вместе с ним в цехе, уходили. На их место приходила совсем зеленая молодежь, женщины, девочки.

Ушел на фронт и Михаил. Теперь сменщиком Виктора была совсем еще девчушка Маша Зайцева. Ей было трудно управляться со станком, она едва дотягивалась до обрабатываемой детали.

Виктор пошел в столярный цех и сделал для Маши специальную подставку под ноги, чтобы удобнее было работать.

Маша только что окончила ремесленное училище, работа у нее не клеилась, и Виктору часто приходилось оставаться на вторую смену, помогать.

— Ты не спеши, — уговаривал он Машу, — скорость потом сама придет. Главное, не делай брака. Давай пока штук двадцать, тридцать корпусов. Я буду с тобой оставаться каждый день и помогать. Главное, старайся делать деталь точно по чертежу.

— Ну да… — тянула Маша, заливаясь слезами, — так ты и будешь за меня работать, а я только брак давать… Сам-то, наверное, скоро на фронт уйдешь. Я так и не научусь ничему…

Виктор теперь точно знал, что ему делать. Он уже учился в школе радистов. Ему сказали в военкомате, что радист — специальность дефицитная, и он часами сидел за телеграфным ключом, выстукивая точки и тире.

Фронт все ближе подходил к Москве. Город преобразился до неузнаваемости. Камуфляжные рисунки прямо на асфальте площадей, укрытые мешками с песком витрины магазинов, противотанковые ежи и баррикады на главных магистралях у въезда в город, заклеенные крест-накрест окна квартир. К вечеру Москва погружалась в темноту, в небо поднимались аэростаты воздушного заграждения, на бульварах и площадях, на больших домах снимались чехлы с пулеметных и артиллерийских зенитных установок. Город бомбили почти каждый вечер. Ровно в десять часов вечера, словно по расписанию, прилетали немецкие самолеты, кидали фугасы, посыпали крыши жилых домов зажигательными бомбами.

Вот и сегодня. Виктор задержался после смены — помогая своей маленькой сменщице выполнить норму, и вдруг в цехе заговорили динамики: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Противно завыла сирена. Выключив станок и схватив висевший у тумбочки противогаз, Виктор вместе с другими дружинниками побежал на чердак.

Взбегая наверх, он услышал за собой чье-то прерывистое дыхание. Оглянулся — Маша.

— А ты куда?

— И я с вами на крышу.

— Нечего тебе там делать. А ну, бегом обратно.

— Но я же без вас всегда…

— Кому сказал, назад! Быстро!

Обиженная девушка, опустив голову, послушно пошла обратно. А Виктор полез на крышу. Он нечасто задерживался так поздно на заводе и не знал, что его сменщица, эта маленькая девушка, вот уже который день во время тревог выходила вместе со всеми дежурить на крышу, что у нее на счету две погашенные зажигалки.

Небо над Москвой было рассвечено яркими лучами прожекторов, вспышками разрывов зенитных снарядов. Прожектора метались по небу, разыскивая прорвавшиеся самолеты. В луче прожектора что-то серебристо блеснуло, и туда сразу же метнулся луч другого прожектора. И уже в перекрестии двух лучей ясно виден самолет, по которому с ожесточением начали бить зенитки. Вспышка — и, оставляя за собой огненный след, самолет стал падать.

…Начали приходить похоронки. Сначала по одной, изредка. Потом пошли сплошным потоком. Люди стали со страхом глядеть на почтальона. Пришла похоронка на Кольку Скобкина, Вовку Данкова. И в заводское общежитие на Мишу Кузнецова. В цехе состоялся траурный митинг. О Мише говорили много и тепло, но Виктор ничего не слышал. Известие о гибели друга потрясло, слова не доходили до сознания.

Он молча подошел к своей тумбочке, достал оттуда резцы, инструменты Миши, завернутые в промасленную тряпочку, вышел с ними на середину цеха.

— Вот… — ему трудно было говорить. — Вот… Миша оставил… Просил сохранить…

Кто-то протянул руку и взял один резец. Виктор глянул — дядя Коля. Потом протянулась еще рука, другая. Виктор медленно шел вдоль цеха, а к нему подходили старейшие рабочие и брали кто резец, кто штангель, а кто просто металлическую прокладку. Брали на память о друге, отдавшем жизнь за Москву.

Виктор, как и всегда, пришел на смену раньше времени — надо было посмотреть, как справляется Маша со сменным заданием.

— Ну как дела?

— Порядок. Полторы нормы готово.

Теперь Виктор знал, что эта маленькая курносая девчонка только с виду казалась такой беспомощной. Не беда, что из-за своего маленького роста ей приходилось вставать у станка на сделанные Виктором подмостья, важно то, что с работой она освоилась быстро. Норму теперь выполняла не хуже Виктора. Знал он и о ее подвигах в дружине самообороны. Правда, после того раза, когда Виктор прогнал ее с крыши, он все же добился перевода ее в санитарную дружину, но и здесь она быстро нашла свое место — сдала санитарные нормы и теперь была среди лучших сандружинниц. Виктор гордился своей напарницей.