Оглядываясь назад - [4]

Мама очень любила вспоминать лето, проведенное ею в имении родителей институтской подруги где-то под Курском. Это были небогатые помещики, скучавшие в своем захолустье, но мама наслаждалась тихой размеренной жизнью, бесчисленными домашними яствами, подававшимися к столу, огромным фруктовым садом, где они с подругой паслись целыми днями. Рассказывая о жизни там, мама часто повторяла слова А.Г.Габричевского: «кто не был помещиком, тот не знает, что такое счастье». Эта подруга после революции работала то ли кассиршей, то ли еще кем-то на Белорусском вокзале, держась за это место, как не слишком заметное, подобно многим другим из «бывших», чудом уцелевшим во время чисток. Она часто бывала у нас, пока после какого-то антисемитского высказывания мама, с присущей ей нетерпимостью, не порвала с ней.

Институт мама ненавидела, — решительно все. начиная от формы, классных дам, муштры, казенной обстановки и многочасовых стояний в церкви, вызывало в ней протест. Эти длинные ежедневные службы

М.Н. Баранович с отцом и братом

девочки выдерживали с трудом и нередко падали в обморок. Уроки закона Божьего, начинавшиеся батюшкой с проклятий в адрес Толстого, выводили маму из себя; из религиозной девочки, по ее словам, она превратилась в настоящую атеистку. Хотя для одной ее подружки это был любимый предмет, и когда мама просила ее пропустить (она была еврейка и присутствие на уроке было для нее не обязательно), чтобы занять очередь в библиотеке, та шла на эту жертву только ради мамы. Другие предметы тоже преподавались скучно и неинтересно. На короткое время в старших ступенях (классах) появился молодой учитель словесности, — институтки естественно посходили с ума, — и молодой, и на уроках словно повеяло свежим ветром. Начальство, конечно, не могло с этим примириться, — институт тот же монастырь, так что его быстро изгнали.

Единственно, что мама вынесла из института, — блестящее знание иностранных языков, в особенности французского — заставляли учить наизусть всего кор- нелевского «Сида», и шила, как белошвейка; приобретенный навык сохранился на всю жизнь.

Кормили скудно и невкусно. Во время прогулок по саду институтки старались подозвать к ограде пробегавших мальчишек и всучить им гривенники, чтобы те купили им калачей. Это было нелегко, так как классные дамы не спускали с них глаз и за подобные проделки строго наказывали. Самое большое счастье, о котором все мечтали, — попасть в лазарет. Когда одна одноклассница болела скарлатиной, остальные норовили дать ей через окно леденцы, а потом сосали сами в надежде заразиться и хоть такой ценой отдохнуть от осточертевшей рутины.

Мама хорошо училась, была одной из первых и шла на медаль, но в последнем классе дед забрал ее из института — началась революция (воспринятая мамой в первую очередь как свободный ветер, вырвавший ее из тюремных институтских стен: правда, не прошло и года, как она оказалась уже в настоящей тюрьме). О дальнейшем обучении не могло быть и речи. — семья бедствовала, ив 16 лет маме пришлось пойти на службу. Брат все-таки закончил университет. На всю жизнь мама сохранила обиду на деда за то, что тот не дал ей возможности получить высшее образование. Неизвестно, правда, удалось ли бы ей преодолеть барьер дворянства, чтобы поступить в вуз: брат учился на медицинском, где у деда сохранились старые связи. Для службы тоже приходилось заполнять бесчисленные анкеты, и когда мама советовалась с отцом, что ей писать в графе «социальное происхождение», а тот отвечал: пиши «дочь врача», мама взрывалась: «не могу же я писать, что я дура».

Помимо отнимающей много сил и времени службы мама успевала заниматься тем, что ей было интересно, а интересы были очень разносторонними: курсы английского по системе Боянуса, посещение лекций по искусствоведению А.Г.Габричевского, занятия в студии М.Чехова, а потом Вахтангова, выступления с чтением стихов в самых разных местах: на домашних литературных вечерах Юлиана Анисимова, в «Синей блузе», в издательстве «Узел», где она впервые встретилась с Пастернаком, знакомство с антропософией и самими антропософами, дружба с некоторыми из них установилась на всю жизнь.

Ближайшим другом до конца жизни оставалась Дарья Николаевна Часовитина, внебрачная дочь великого князя. Тот встретился с ее матерью в Туркестане, когда занимался там ирригацией. В дальнейшем он следил за воспитанием дочери. Музыкальное образование она получила в Европе, ей прочили карьеру скри- пачки-солистки, уговаривали не возвращаться в Россию — это было уже после октябрьского переворота, — но она вернулась. Сразу же начали таскать в ГПУ, не посадили, а какой-то следователь даже посоветовал: сидите дома и никогда не поступайте на службу. Купила машинку и всю жизнь проработала машинисткой. Печатала медленно (в отличие от мамы), но без единой опечатки, многие писатели, патриархи советской литературы ценили ее не столько за это — просто льстило, что им печатает не кто-нибудь, а дочь великого князя.

Во время гонений на антропософов (дружила с Волошиным, Белым) тоже уцелела, но всегда сплошной, как говорила про нее мама, комок нервов.