Офисные крысы - [22]

Раз в две недели мы с Вилли посещаем «Крукшэнкс», чтобы он мог присмотреть галстук, пиджак, носки и прочее. Еще год назад у него не было двойного подбородка, и он носил сорок восьмой размер. Сейчас ему приходится покупать новые рубашки с более широким воротником, а размер колеблется между пятидесятым и пятьдесят вторым, в зависимости от того, как плотно он поел перед примеркой. Он частенько незаметно переходит в отдел для полных мужчин, которые когда-то играли в футбол в колледже.

— Зайдем? — спрашивает Вилли.

— Я возвращаюсь назад, — сообщает нам Лесли.

Я говорю Вилли, что у меня дела и что я тоже не могу пойти с ним. Он должен сообразить, что я хочу остаться с Лесли наедине, поскольку он знает, что у меня нет никаких дел. (Я еще не раскрывал ему своих завоевательских планов, но теперь, когда я оставляю его одного, я думаю, он догадается кое о чем.) Вилли оставляет нас вдвоем, и у меня моментально поднимается настроение. Наконец-то я могу прогуляться в компании Лесли Ашер-Соумс после работы.

Но я испытываю чудовищный приступ угрызений совести, глядя на Вилли, переходящего через улицу. Мне он пришелся по душе… есть что-то трогательное в том, как он трепетно относится к каждому лоскутку. Что, если его переживания не беспочвенны… что, если его уволят?

Если никто не постоит за Вилли, то кто постоит за меня?

Не доходя до нашего небоскреба, Лесли говорит, что ей нужно кое-что купить. Понятно, что она хочет сделать это в одиночестве; моим надеждам не суждено сбыться. Мне приходит мысль побежать в «Крукшэнкс» к Вилли, но я слишком ленив, чтобы отправляться куда-нибудь.

* * *

В лобби «Версаля» я вижу Гастона Моро, как всегда в одиночестве входящего в лифт, и я тут же забываю о том, что меня бросила Лесли, и о том, что я бросил Вилли.

Нолан говорил правду: его лицо напоминает подгоревший блин. Гастон выглядит не просто ужасно, он выглядит чудовищно ужасно. Он — умирающий человек.

* * *

— Мне кажется, у тебя могут быть неприятности, — предупреждает меня Марджори.

— У меня? Что я сделал?

Наши ноги покоятся на кофейном столике. Работает телевизор, но звук выключен — идет несмешной, высокорейтинговый комедийный сериал о газете, в которой, похоже, работает всего человек пять.

— Это из-за той рецензии на книгу, Зэки.

Я ожидал небольшую бурю, надеясь без особых потерь пережить ее, и чем быстрее, тем лучше, но надеясь также на то, что Регина Тернбул спустит все на тормозах. Другие рецензенты использовали слова вроде «мастерский» и «блистательный», а книге впервые для Итана Колея сулили престижное место в списке бестселлеров. Так вышло, что я оказался единственным, кому она не понравилась. В книжном разделе воскресного «Нью-Йорк таймс» была реклама на целый разворот, содержащая всевозможные отзывы, которые прямо-таки прыгали на вас: «очаровательный», «гипнотизирующий», «околдовывающий», «чарующий» — да кто такой этот парень, в конце концов? В большинстве подобных реклам всегда можно легко обнаружить «Ит» в типичной сетке рецензентов («Таймс», «Вашингтон пост», «Л.А. таймс» и так далее, а теперь еще благодаря Марку Ларкину и «Ши»), но не в этот раз. И в этом только моя вина. Я представляю себя одиноким в каком-то мрачном лесу, бегущим, словно испуганный олень, человеком, за которым гонятся двадцать тысяч читательниц из «книжных групп» с «розочками» из разбитых винных бутылок и с раскрытыми заколками для волос.

— Из-за рецензии на какую книгу? — увиливаю я.

Наши лодыжки перекрещены. Мы теперь «друзья» и можем так делать. Но мысль трахнуть ее крутится у меня в голове где-то поблизости.

— На ту книгу, которую ты спустил в унитаз, — отвечает она, прыгая с канала на канал. Марджори лежит на диване на спине, прижав подушку к животу, ее длинные густые волосы подняты и откинуты на одну сторону. Я любуюсь рыжими волнами, колечками и завитками, торчащими во все стороны. Сейчас она без макияжа, и под ее узкими зелеными глазами заметны небольшие синие мешки.

— Ты имеешь в виду Итана Колея, — сдаюсь я. — Она мне просто не понравилась.

— Ты ее до конца прочитал?

— Конечно, до конца, еще в гранках.

— Просто я помню, что ты никогда не читаешь до конца книги, на которые пишешь рецензии.

— Это неправда. Иногда я читаю до конца.

— Ты говорил мне, что никогда не читаешь их до конца.

Я не хочу давать ей повода развить эту тему, поэтому не отвечаю.

— В любом случае, это тебя не красит, — говорит она. — А еще ты мог задеть чью-то личную струну. Знаешь, когда много лет назад Регина работала в «Ши», она задала жару «Чайнтауну», а затем Софи Виллард орала на нее так, что чуть «шары» не выскочили из глазниц.

— А что, если это действительно плохая книга? Может быть, она получила тридцать положительных отзывов только потому, что после первых двух восторженных рецензий никто не взял на себя смелость сказать правду?

Марджори поудобней устроилась на диване. С год назад она бы ударила меня подушкой по голове именно в этот момент. Затем мы начали бы бороться и спикировали на пол… соседи не стали бы бить в стены, потому что им нравилось слушать это, и иногда, когда я покидал ее дом, консьерж подмигивал мне.