Офисные крысы - [15]

— Да ладно, все было по-честному, — почти шипит Вилли.

Он начинает по-настоящему его ненавидеть. Это может оказаться забавным.

* * *

— Хотелось бы знать, на каком мы этапе со статьей о Лерое Уайте? — спрашиваю я Нэн Хотчкис в ее кабинете.

Я сообщаю, что журнал «Бой» собирается пустить Лероя в качестве главного материала номера, если «Ит» отказывается (что является неправдой). Нэн находится пролетом выше на служебной лестнице по сравнению с Шейлой Стэкхаус, и ее кабинет более уютный, или, может быть, это только кажется оттого, что в нем нет фотографий мужа, выглядящего словно приговоренный к смерти заключенный. Пока я стою в нескольких шагах от нее, Нэн выполняет какую-то работу, глядя на бумаги перед собой и не обращая взор на человека, с которым разговаривает.

— У тебя на данный момент есть рыбка покрупнее, чтобы ее поджарить, — говорит она.

— Да нет, у меня нет ничего подходящего.

— Ты уверен?

Она поднимает на меня глаза и слегка улыбается. «Что-то назревает», — догадываюсь я, опускаясь в кресло.

— Я ухожу отсюда, Зэки, и скажу об этом Регине в пятницу. На кой хрен мне ждать больше, — отчетливо, но с усилием выговаривает Нэн.

Но это грандиозная новость! Откроется вакансия редактора. Может ли такое быть? «Запятая», которая мне нужна, чтобы приобрести «дефис» — возможно, это она и есть. Путь к «двоеточию» открыт!

— Куда ты уходишь? — спрашиваю я ее.

Но она может идти хоть в «Бургер Кинг» — это уже не важно, главное, что она уходит.

У меня есть несколько предположений насчет того, куда бы она могла уйти, — старшим редактором в «Эпил» или в «Эго» (оба названия принадлежат «версальским» изданиям), может быть, куда-нибудь в Европу, — но она не признается, даже если угадаю.

— Я собираюсь замолвить за тебя слово Регине, — сообщает она мне, вкладывая какие-то бумаги в свой «Филофакс». — Я порекомендую тебя ей и Бетси на эту должность. Думаю, ты потянешь. Я не вижу причин, по которым ты не мог бы ее занять.

— О! Большое спасибо Нэн. — Я готов схватить ее за большие собачьи уши, засунуть органайзер ей в рот и, не медля ни секунды, вытащить ее, к чертям собачьим, из кабинета, чтобы тут же перенести сюда свои вещи. — Но почему я, а не Вилли Листер или Лиз Чэннинг?

— А почему не ты? Я думаю, что у тебя не меньше опыта, чем у них. Ты подходишь, потому что умеешь работать в команде.

— Да. Я думаю, что подхожу.

Около секунды я нахожусь под впечатлением восхвалений в свой адрес.

Но затем у меня начинает сводить живот от осознания факта, что я подхожу.

* * *

Я завидую Вилли не потому, что он лучше пишет и редактирует, чем я, — хотя так оно и есть на самом деле, — а потому, что он не только посещал Гарвард, но и играл в университетской команде полузащитником на линии.

Время от времени, особенно приняв немного на грудь, он достает видеокассету. Матч Гарвард — Йель на каком-то местном телеканале Новой Англии: идет дождь, и поле представляет собой большую грязную лужу, полную ила, с островками дерна. Вилли всегда прокручивает кассету на ускоренном воспроизведении вплоть до четвертого периода. Пока он проматывает, на экране видна массивная фигура в красной форме с номером «99»: светлые волосы выбиваются сзади из-под шлема и развеваются, как хвост скаковой лошади, грязь разлетается вокруг шрапнелью. Вилли сбивает игроков с ног, вышибая из них дух, он бьет по яйцам, ставит подножки — и получает желтый флажок.

Он останавливает перемотку, и камера выхватывает игрока под номером «99», сидящего на скамейке в тот момент, когда Гарвард проводит атаку.

«Этот огромный старый лягающийся мустанг, Вилли Листер, девяносто девятый номер, — говорит нараспев комментатор, копируя Кайта Джексона, — сегодня глубоко запустил свои окровавленные когти в многострадальную шкуру йельцев».

Фигура Вилли, сплошь заляпанная грязью, выглядит размытой из-за тумана и дождевых капель на объективе камеры, однако хорошо видно, как он поднимает руку… с сигаретой в ней. Вилли надевает шлем и покуривает за боковой линией во время игры Гарварда с Йелем!

— Ох, зря он так себя ведет, — произносит цветной комментатор.

— Я уволен. — Вилли снова психует, обхватывая голову руками и выходя из себя по всякому ничтожному поводу.

— Нет, ты не уволен, — но я перестал слушать его еще пять минут назад.

— Нет, со мной все кончено. Из меня отбивную сделают. Бифштекс из пашины. Мясо на ребрышках, порция фарша — и это все обо мне.

Его диван пахнет пылью, с одного края из него торчат ржавые пружины, как раз там, где находятся мои ноги. Половина набивки вылезла наружу, и мне кажется, будто я на надувном плоту дрейфую в бассейне.

— Я хочу сказать, присмотрись, — говорит Вилли, сидя возле окна на шатающемся деревянном кухонном столе, черном от глубоко въевшейся грязи. — Меня быстро выводят из состава. Все признаки налицо.

— Ты уже год говоришь это.

— Да, но нужно время, чтобы вынудить меня уйти. — Вилли скребет подбородок, на котором четко обозначился треугольник золотисто-коричневой щетины. Растительность на лице Вилли появляется так быстро, что «пятичасовая тень» наползает уже около трех; Регина даже делала ему замечания. (Вилли сам рассказал мне эту историю — не знаю, правда ли это. Жалующиеся люди обычно склонны все преувеличивать. Но однажды, придя на работу, я обнаружил, что надел разные носки, и Регина до конца дня заваливала меня унизительными сообщениями по электронной почте по этому поводу.)