Офицеры и джентльмены - [4]

– Надолго уезжаете? – спросил чернорубашечник.

– Пока война не кончится.

– Можно подумать, она начнется. Кому она нужна? Кто в ней победит, сами подумайте!

На каждой стене, где окна не мешали, красовалось трафаретное лицо Муссолини и лозунг «Вождь всегда прав». Фашистский секретарь снял руки с руля, закурил и прибавил скорости. «Вождь всегда прав», «Вождь всегда прав»… Надпись мелькнула напоследок и скрылась в облаке пыли.

– Война – большая глупость, – изрек фашист-недоучка. – Вот увидите, наши все уладят.

Гай промолчал. Ни слова, ни мысли таксиста его не интересовали. Вот миссис Гарри – та непременно затеяла бы спор. Однажды она нарвалась на этого таксиста – и потребовала остановить машину, и прошагала целых три мили по жаре, чтобы показать, до какой степени не разделяет его политических убеждений. У Гая, напротив, не было желания ни склонять на свою сторону, ни внушать, ни вообще высказывать свое мнение. Несмотря на религиозность, выражения типа «брат во Христе» не находили у него отклика. Часто Гай жалел, что не родился во времена гонений на католиков, не несет службу в Бруме – единственном оплоте истинной Веры, окруженном врагами. Порой он даже воображал, как пред концом света, в катакомбах, ассистирует последнему папе на последней мессе. По воскресеньям Гай в церковь никогда не ходил – только по будням, с утра, пока народу нет. Жители Санта-Дульчины предпочли ему Чудовище Мусгрейва; хорошо же. После развода по первости у Гая было несколько любовных связей, жалких и непродолжительных; он их тщательно скрывал. Потом стал практиковать полное воздержание, которое даже священники находили противоестественным. Собственно, Гай и не льстил себе соображением, что не принимает его одна бессмысленная чернь. А уж слушать умничанья таксиста и вовсе сил не имел.

– История – это стихия, – меж тем цитировал таксист свеженькую статейку. – Нельзя ставить в ней точку, когда вздумается, и говорить: «После такой-то даты изменений не будет». Народы – они как отдельные люди: тоже стареют. Как отдельные люди, отдельные народы живут богато, отдельные – не могут выбиться из нищеты. Почему я и говорю: наши все уладят. Если война начнется, все в нищете окажутся. Наши это знают. Они не допустят войны.

В слова Гай не вникал, на голос таксиста реагировал без раздражения. Его уже давно беспокоил только один жалкий вопросец: что делать с пирогом? В такси оставить нельзя: Бьянка с Жозефиной непременно узнают. В поезд тащить неудобно. Гай усиленно вспоминал, есть ли дети у вице-консула, с которым он намеревался обсудить некоторые детали выезда из Кастелло. Вроде есть. Решено: пирог пойдет детям.

Если не считать этой сладкой обузы, Гай уезжал налегке. Ничто не могло поколебать его счастливо обретенной уверенности – так же, как ничто не могло умалить прежнего горя. Sia lodato Gesu Cristo. Oggi, sempre. Да, именно сегодня; только сегодня.

2

Еще недавно Краучбеки процветали и славились многочисленностью; теперь ситуация изменилась. Гай был младший и, по всей вероятности, последний ребенок в семье – мать его умерла, отцу перевалило за семьдесят. Всего родилось четверо детей. Сначала Анджела, единственная дочь; потом Джарвис. Прямиком из даунсайдской католической школы он попал в полк Ирландских гвардейцев; в первый же день во Франции его настигла снайперская пуля. Джарвис погиб на месте, не успел ни обрасти окопной коростой, ни ошалеть от окопного сидения – бежал по настилу в штаб отметиться, из-под досок брызгала грязь… Айво с Гаем разделял всего год, однако они никогда не дружили. Странности в поведении, с детства отличавшие Айво, прогрессировали, и вот в возрасте двадцати шести лет он сбежал из дому. Его искали несколько месяцев и наконец обнаружили в меблированных комнатах в Криклвуде – Айво забаррикадировался, потому что вздумал уморить себя голодом. Истощенного, измученного, в бреду, Айво вызволили, но было поздно – через несколько дней безумец умер. Это случилось в 1931-м. Тогда же Гая постиг личный крах; неудивительно, что смерть Айво иногда казалась ему безжалостной карикатурой на собственную жизнь.

Прежде чем странности Айво стали вызывать серьезные опасения, Гай женился на девушке не просто красивой, но яркой и своевольной – чем немало удивил родных и друзей. Вдобавок жена его не была католичкой. Гай взял долю младшего сына из сильно сократившегося семейного капитала и уехал в Кению. Поселился у горного озера, где воздух был хрустальный, а на рассвете снималась с мест стая фламинго. Сначала птицы казались белыми, потом розовыми; наконец на фоне ослепительного неба умалялись до курчавящихся теней. Здесь, как впоследствии казалось Гаю, он жил точно в Эдеме. Трудился на ферме – она стала почти доходной. Ни с того ни с сего жена заявила, что по состоянию здоровья должна уехать в Англию, примерно на год. Она писала регулярно, на ласковые слова не скупилась – и вдруг, не меняя тона, сообщила, что без памяти полюбила их знакомого Томми Блэкхауса, советовала не сердиться и требовала развода. Письмо заканчивалось так: «Милый Гай, не вздумай приехать в Брайтон „защищать мою честь“, а то знаю я тебя. Тогда мне придется расстаться с Томми на целых шесть месяцев, а его и на шесть минут из поля зрения выпускать нельзя, шалуна этакого».