Офицер артиллерии - [9]

При этих словах Ковтунов насторожился. «Сейчас скажет, что я опоздал открыть огонь в том, первом, бою под Харьковом», — подумал он, и сердце его екнуло.

— Спасибо ему говорят мои пехотинцы за эту поддержку. Храбрый товарищ. И когда отступали, товарищ Ковтунов хорошо прикрывал. Я желаю и дальше воевать с товарищем Ковтуновым, вот что я хочу сказать. Хорошо сражался товарищ Ковтунов. Думаю, надо нам принять его в члены партии.

— Есть другие предложения? Нет? Голосуем…

Ковтунов опустил голову и поднял ее только тогда, когда Дестичан громко и весело сказал:

— Единогласно, — и тут же добавил — Поздравляю, товарищ Ковтунов!

Радостный возвращался Ковтунов к себе в дивизион. Машина резко подпрыгивала на ухабах: шофер Камочкин обладал удивительной способностью попадать в выбоины даже там, где их можно было объехать, и Ковтунов всегда ворчал на него, но сейчас он не замечал ничего, погруженный в думы о том большом событии, которое произошло в его жизни.

В блиндаже его ожидал комиссар старший политрук Николай Иванович Михалев — смуглолицый, черноволосый, широкоплечий сибиряк, в прошлом секретарь Челябинского райкома комсомола. Он был недавно назначен в дивизион.

— Приняли? А я что говорил? То-то! Поздравляю! — окая, встретил он Ковтунова. — Ну, давай чай пить, за чаем и расскажешь. Мы, сибиряки, чай любим…

Ковтунов подробно, стараясь не упустить ни одной детали, рассказывал, а Михалев пил чай из блюдечка, часто вытирая платком капельки пота, обильно выступавшие на лбу, посмеивался, подшучивал.

— Теперь, Георгий Никитич, тебе надо партийное поручение дать. Вот только не придумаю, какое бы посложнее да поответственнее…

— Давай-давай, хоть десять, — с жаром откликнулся Ковтунов.

— Ну, десять многовато, это ты зря. Командовать, что ж, за тебя я буду?

— Зачем ты? У меня теперь сил прибавилось, на все хватит. Горы сверну.

— Горы? Вот это хорошо, — улыбнулся Михалев. — Помню, когда меня в партию принимали, тоже такое настроение было. И работать взялся за двоих, да где там — за троих. Но, правда, и критиковали — ух, как здорово! Словом, рад я за тебя, искренне рад, Георгий Никитич. Нашего полку прибыло, — поднимаясь и надевая шапку, сказал Михалев. — И еще прибудет. Вот пойду на НП к Васильеву. Рекомендацию просил, тоже в партию вступает. Надо побеседовать. Ну, пока. Если задержусь — может, ночевать там останусь, — позвоню…

Николаю Ивановичу Михалеву было за тридцать, а Ковтунову только двадцать четыре. Но, несмотря на разницу в возрасте, они хорошо ладили между собой. Михалев сумел как-то сразу и прочно завоевать в дивизионе авторитет. Помогла, видно, привычка работать с людьми еще на «гражданке», о чем он часто любил вспоминать, всегда начиная словами: «А вот у нас, на гражданке…» В работе он был неутомим. Проводил с артиллеристами занятия и политинформации, присматривался к их учебе, которая не прекращалась и здесь, в боевой обстановке. Нередко случалось, что противник, нащупав одну из батарей, обрушивался на нее огнем и, когда кто-либо выходил из строя, старший политрук Михалев занимал его место и выполнял обязанности не хуже, чем хорошо натренированный боец.

Частым гостем был комиссар и у командиров батарей на наблюдательных пунктах. Придет, спрыгнет в окоп, скажет своим окающим, медлительным говорком:

— А вот и я! Показывайте, что у вас тут и как? — Долго беседует с солдатами и сержантами, потом идет к командиру батареи и требует: — Давай подзаймемся, приобщи-ка меня к артиллерийской науке.

Повозится час — два, попыхтит и будто невзначай спросит:

— А почему у тебя, командир, люди уже третью неделю не мылись, не парились? Насекомых развели. А?

Ковтунов знал все это, знал, что бойцы любят комиссара, чувствовал ту большую помощь, которую оказывал ему Михалев, и высоко ценил его за это.

* * *

Васильев сидел у стереотрубы в небольшом добротно сделанном в железнодорожной насыпи блиндаже, когда к нему вошел Михалев. Полушубок обильно припорошило снегом, и комиссар, отряхиваясь, молча выслушал короткий доклад командира батареи, пожал руку и сказал:

— Удобно устроился. А где живут разведчики, связисты?

— Рядом, товарищ старший политрук, в землянке, — ответил Васильев и, зная страсть Михалева к чаю, предложил: — Может, чайку хотите, с морозу?

— Хочу. Только потом, а сейчас покажи землянку: темнеет, не найду сам.

Васильев пожал плечами и повел Михалева к землянке.

— Ну, иди занимайся своими делами, — отпустил его комиссар и, приподняв полог плащ-палатки, прикрывавшей вход в землянку, пригнулся и пролез в узкую щель.

Васильев постоял с минуту, прислушиваясь. Из землянки донеслись голоса приветствовавших комиссара бойцов. Потом они затихли: что-то говорил комиссар, но что именно разобрать было нельзя, так как голос его заглушил громкий смех.

Васильев еще раз пожал плечами и вернулся на наблюдательный пункт. Было тихо, и он, приказав разведчику поставить чайник, прилег на нары. Его обидело то, что комиссар не остался с ним, не поговорил, а сразу отправился, как он говорил, «в массы». Правда, он знал об этой привычке Михалева, его умении как-то легко и сразу войти в контакт с людьми, расположить их к себе. Что ж, в этом не было ничего плохого. Но по опыту других командиров батарей, где бывал комиссар, Васильев знал также, что после такого «общения с массами» старший политрук оказывался в курсе всех батарейных дел, был хорошо осведомлен о том хорошем и плохом, что есть в батарее.