Одолень-трава - [32]

Речная долина нежилась в утренней полудреме и никак не желала просыпаться, полеживая в луговой шелковистой постельке. Ее покой нарушили пятеро живых комочков, которые с визгом сорвались с обрыва, плюхнулись в реку и взбаламутили все вокруг.

«Ну вот, — подумала долина, — кажется, начинается! Значит, пора вставать…»

Она недовольно поежилась и отряхнула росу:

— Доброе утро!

Все пятеро благополучно выбрались из воды на узкий песчаный берег и принялись кое-как приводить себя в порядок. Ксюн прыгала на одной ножке, наклонив голову, чтобы вытряхнуть воду из уха. Непредвиденное купание быстренько привело ее в чувство — она больше не хныкала и даже пыталась улыбаться…

Кутора вся сияла: катание с горы на попе вызвало в ней такую бурю восторга, что, казалось, этот вихрь эмоций способен изменить рельеф местности! Она вопила, шлепала по воде лапами, рыла песок и швыряла его в реку, пыталась даже снова взобраться на гору, чтобы прокатиться еще разок…

Урч, постанывая, одной лапой держался за поясницу, а другой старательно растирал то место, на котором он только что съехал.

Кукой же разлегся на песочке, мечтательно поглядывая то на Кутору, то на тающий постепенно в разгоравшемся утре сизый береговой туман.

Один Скучун был деловит, молчалив и заметно нервничал. Зеленая шерсть обвисла на нем мокрыми слипшимися сосульками, отяжелевший от воды хвостик волочился, оставляя на песке тонкий витиеватый след.

Скучун быстро отыскал неподалеку лодку и теперь пытался освободить ее от привязи. Он кликнул Урча, и они вдвоем принялись разбивать камнями цепь, которой лодка крепилась к старой дуплистой ветле, склоненной над берегом. Вскоре к ним присоединилась Ксюн, подтянулись и Кукой с Куторой. Общими усилиями раздолбили цепь, отыскали поблизости большую крепкую ветку и, приспособив ее вместо весла, оттолкнулись от берега.

— Кутора, тебе очень идут кувшинки… — шепнул Кукой. Но на реке любой звук усиливается, и все услыхали его комплимент.

— Боже мой, ну и компания… бред какой-то! — сидевший на носу лодки Скучун застонал как от зубной боли и стал раскачиваться из стороны в сторону.

— Скуч, чего это ты ни с того ни с сего? — удивилась Ксюн.

— Да ну вас… Вы все как будто на пикник собрались… Не хватает только воздушных шариков! И зачем я с вами связался? Несерьезный вы народ, вот вы кто! — И он надулся, глядя в воду.

— Скуч, дурашка, — Ксюн перебралась с кормы к нему поближе, отчего лодка чуть не перевернулась, — ты совсем с ума сошел… Ну, что не так: все идет как задумано, мы нашли то, что хотела бабушка — одолень-траву, теперь у нас есть защита…

— Да уж, нашли! — проворчал Скучун. — Целый день угробили… А нужны ли нам эти кувшинки дурацкие — бабушка надвое сказала!

— Что-что? Как это — надвое? Ты мою бабушку, пожалуйста, не тронь! И вообще, что ты себе позволяешь, тоже мне, начальник нашелся… — Ксюн выпрямилась в лодке и топнула ногой. Лодка закачалась, накренилась и зачерпнула бортом воду.

Все всполошились, принялись вычерпывать воду горстями и успокаивать при этом Ксюна, которая сегодня явно встала «не с той ноги» и рыдала теперь навзрыд, уронив личико в ладошки. Старый Урч обнял ее, прижал к себе и, кивнув Кукою с Куторой, («Вы гребите, ребятки, гребите…»), обратился к Скучуну:

— Послушай-ка, может, ты объяснишь, куда мы сейчас направляемся? Мы думали, ты ничего не объясняешь, потому что уверен в себе и знаешь дорогу… Ты же, как оглашенный, мчишься куда-то с самой зорьки, да еще и покрикиваешь на нас… Скучун, все мы знаем, что путь наш — не пустая прогулка, а очень опасное дело, и все же идем. И никто из нас, как видишь, не хочет оставить эту затею. А ты, друг мой, коли взял на себя роль вожака, так будь добр, перестань истерить и посвяти нас в свои намерения…

Скучун, не дослушав, бросился на грудь Старому Урчу и зарылся мордочкой в его теплую шерсть.

— Урченька, дорогой, и все вы, мои хорошие, вы простите меня! Я просто сам не свой от страха, что мы опоздаем в Вещий Лес. Вы подумайте, ведь если мы не спасем Дух Леса, то погибнет и Москва! А ведь «Радость мира» предупредила в записке, что это город грядущей Красоты, значит, именно там суждено преобразиться Личинке! Я только что понял это… Ох, Москва твоя, Ксюн! Я уже так полюбил ее… Ты подумай, как страшно, если она исчезнет. Ну, может быть, не исчезнет совсем, но разрушится до основания, потеряет свой облик, свой неповторимый дух… А этот жуткий Совет Четырех, который появился на Земле, чтобы разрушить Москву, где эти четверо? Может, уже совершили что-то непоправимое? Главное, как распознать их? Ведь «Радость мира» сообщила в послании, что воплотились они в новом, земном обличье и ничем не отличаются от обычных людей… От этих мыслей мне прямо нехорошо делается, просто с ума схожу, вы уж не обращайте внимания, ладно?

Бормоча все это скороговоркой, Скучун сотрясался от слез на груди Старого Урча, и шерсть старика, высохшая было во время плавания, промокла опять. А Ксюн бросилась к Скучуну, и они принялись плакать вместе, дуэтом, от переизбытка чувств к ним присоединилась Кутора… Эффект получился потрясающий: рев этого слезоточивого трио так напугал прибрежных птиц, что они, не сговариваясь, разом снялись со своих мест и скрылись в окрестных лугах…