Одной ночи достаточно - [2]

— Так, — сказала она весело. — С большой любовью!

— Ш-ш-ш, — тихо проговорил я.

Мне никогда не приходило в голову, что девушка до такой степени ненавидит «Его». Я должен был догадаться раньше. Это откровение было приятно, я чувствовал себя счастливым человеком.

Не знаю, как кубинцу удалось убедить толпу отодвинуться от нас: наверное, многие не захотели попасть в кадр. Едва образовался кусочек свободного пространства, фотограф поставил треногу. Потом накрыл голову черной тряпкой, и спустя секунду из-под материи поднялась рука, держащая лампу-вспышку.

Мы застыли. В лампе вспыхнула магнезия, осветив все вокруг. В этот момент я почувствовал, как девушка вздрогнула. Не желая того, вздрогнул и я.

Некоторое время в воздухе еще оставался запах магнезии.

— Вот, фотография сделана, — сказал я.

Она продолжала прижиматься ко мне.

— Ну, ну, перестань, — смущенно проговорил я. — На нас же смотрят.

Краем глаза видел, что некоторые посетители бара посмеиваются, глядя в нашу сторону. Они, должно быть, думали, что мы слегка опьянели.

Девушка сказала мне тихо на ушко:

— Подожди, Скотти. Давай побудем так еще немного.

И подставила губы для поцелуя. Я поцеловал.

— Понимаю, что мы ведем себя легкомысленно, — прошептала она. — Но разве это имеет какое-нибудь значение? Сегодня такой хороший вечер.

Я не заметил, как ослабли ее объятья. Она вдруг обмякла, скользнула вниз и улеглась, скорчившись, у моих ног. На меня смотрели незнакомые люди. Я наклонился к девушке, ничего не понимая. Только что мы были вместе. Я не соображал, что произошло. Видел перед собой ноги, которые, будто барьер, окружали нас. Наверху, на галерее, оркестрик исполнял томную «Сибонею». Грустная мелодия разбивала сердце. Почти как на похоронах.

Девушка казалась красивой даже на полу. Тень от стойки падала на нее, как в спокойные сумерки. Я попытался взять спутницу на руки, но она сделала слабый жест рукой, останавливая меня.

— Оставь как есть, у нас мало времени.

Я опустился и положил ее голову себе на колени.

— Сейчас я должна уйти в темноту, — прошептала она. — Знаешь, терпеть не могу темноту…

Она потянулась ко мне губами, но нам не удалось поцеловаться из-за толкотни.

— Скотти, — попросила девушка, задыхаясь, — допей мой напиток. Он еще там. И разбей бокал. Я так хочу. И, Скотти… дай мне знать, как вышло наше фото…

Ее подбородок упал на грудь. Я окаменел. Остался один.

Взяв девушку на руки, поднялся и посмотрел вокруг. Я не знал, куда идти. Не понимал, почему должен куда-то идти.

Кто-то указал мне рукой на пол, и я посмотрел вниз. Увидел, как из-под нее, неторопливо и будто нехотя, одна за одной, появлялись и падали красные капельки; такие маленькие, что не были видны в полете и обнаруживались лишь когда касались земли, создавая причудливые рисунки, напоминающие крошечных морских звезд на морском берегу. Что-то торчало у девушки сбоку, похожее на большую брошь или пряжку от пояса. Но для пряжки предмет слишком сильно выступал. Я присмотрелся. Это был небольшой предмет из нефрита, и он слегка вибрировал. Но не потому, что отзывался на ритм дыхания девушки, а потому, что дрожали мои руки, поддерживавшие бездыханное тело.

Предмет был знаком мне. Это вырезанная из нефрита обезьянка, сидящая на корточках и прикрывающая руками глаза. Я сделал попытку вспомнить, где ее видел, но тут же понял, что там, где она и находилась. Я сжал рукой обезьянку и потянул ее. Это было похоже на безумный кошмар. Казалось, я вместе с этим предметом извлекал из девушки жизнь, высасывал ее плоть, внутренности…

На лбу у меня выступил пот, словно оружие вытягивалось из моего тела. Стальное лезвие выходило наружу медленно. Оно было прямое, изящное, узкое и смертельное. Смотреть на него — все равно что смотреть на смерть. Это и была смерть.

Наконец кинжал вышел полностью, оставив вместо себя рану.

Я вытянул руку, будто прося милостыню. На моей ладони лежали рукоятка с обезьянкой и окровавленное лезвие.

Я наклонил ладонь, и кинжал с шумом упал на пол.

И только тогда до меня все дошло. Влюбленный медленно приходит в себя.

Я наконец увидел вокруг себя людей и в отчаянии обратился к ним, словно они могли мне чем-то помочь.

— Она мертва! — выкрикнул я незнакомым лицам. — Она же не двигается! Ее ударили кинжалом прямо у меня на руках.

Моя боль была произнесена на английском языке, их страх — на испанском. Но в подобных случаях это не имело значения. В таких ситуациях язык универсален.

В зале вдруг поднялась суматоха. Каждый думал о себе, остальное их не касалось. Это было мое дело. Посетители бара расходились быстро, толкаясь и спотыкаясь. Очевидно, они не хотели задерживаться, чтобы не попасть на глаза полиции и не давать свидетельских показаний. Наверное, это был основной мотив их бегства. Вполне возможно, что сюда примешивалось искушение уйти, не заплатив за выпитое. Паника передавалась от одного к другому.

Я заметил, как один человек споткнулся и вынужден был ползти по полу, не имея возможности встать. В конце концов ему удалось все-таки подняться и он выбежал на улицу вместе с остальными.

Я остался один с моей девушкой. Мертвой девушкой. Только я и она. Только я и она; и длинный ряд бокалов, выстроенных на стойке. Всех размеров, форм и цветов. И бармен за стойкой, который обязан был там оставаться. Я стоял не двигаясь. Бесполезно было нести тело куда-то, потому что в любом другом месте она была бы так же мертва, как и здесь.