Односельцы - [2]

Но только он вышел из вагона и сложил свои вещи на платформе, к нему подошел высокий сухой мужик с серой редкой бородкой и спросил:

– - Поедете куда?

– - А ты откуда?

– - А вам куда нужно-то?

– - В Охапкино.

– - Это мне по дороге, -- вдруг обрадовался мужик. -- Я из села попа привозил, хотел было уезжать, да думаю -- дай подожду, може, попадет кто.

– - Вот и подвези.

– - Давай, это все твои вещи-то?

Он взял вещи и понес через вокзал. Мельников шел за ним, а словоохотливый мужик говорил:

– - У меня и телега большая, попа со всем добром привез, что покрупнее-то вперед отправил, а сейчас всю мелочь забрал.

На площади у коновязи из старого ржавого рельса стояла привязанная, опустивши голову и отвесив нижнюю губу, сивая лошадь. Большая крюковая телега была так просторна, что весь багаж Мельникова поместился в ней и осталось место для сиденья. Мужик накрыл багаж веретьем и спросил:

– - Может быть, чаю попить желаете -- так я подожду?

Константин Иванович взглянул в сторону чайной, глядевшей на них раскрытыми окнами. Ему представились грязные скатерти, мухи, духота, и хотя ему хотелось есть и пить, но, взглянув на опустившееся к земле солнце, он решил скорей ехать.

Когда подъехали к Охапкину, был вечер. Бледный мрак заменил блеск и ясность светлого дня, и все охватывало молчаливая дрема. Не шелохнувшись, стояли ветлы и липы. В проулке у пожарного сарая, опустив гибкие ветки, спала белоствольная береза. Посреди деревни между дворами возвышался старый вяз, на нем темнели пятнами гнезда грачей, и в них поминутно шел тревожный шорох. Вскрикивали спросонья молодые грачата.

Избы стояли, глядя на улицу окнами, как мутными глазами. Улица была пуста, и на ней устанавливалась мертвая тишина, лишь из-за овинов доносилась дружная песня молодежи, которой, очевидно, тесна стала улица, и ее потянуло на простор в поле.

Грудь Мельникова сжало, и он заволновался, предчувствуя, что скоро очутится в своем углу среди родных и близких, а подводчик придержал лошадь, не зная, где ему останавливаться. Мельников указал на прочный пятиоконный дом под дранковой крышей, и они подъехали к нему.

У Мельниковых не было огня, но подъехавших скоро почуяли; Константин Иванович еще не вылез из телеги, как на крыльце появился высокий, седобородый, слегка сутуловатым старик, отец Константина Ивановича. За отцом, торопливо вскидывая на голову платок, вышла Софья. Софья была ровесница Мельникову, но такая свежая, красивая, непохожая на деревенскую. Она поспешно подошла к мужу и обняла его шею крепкими, мягкими руками.

Появилась коренастая круглолицая работница и, гремя ведром, побежала на колодец за водой. Через минуту в доме Мельниковых горела лампа. Константин Иванович расправлял усталые за дорогу члены и отвечал на вопросы, как он доехал, где нашел подводчика. В дом вошел и подводчик, он сидел на приступке, дожидаясь чаю, и, конфузливо улыбаясь, глядел на чужую радость.

– - Ну, а у вас что делается? -- спросил Мельников.

Старик стал рассказывать. Все шло чередом и по дому и в поле, только рожь шла плохо у всей деревни.

– - Везде плохая рожь, прогневали господа, -- подал голос подводчик и глубоко вздохнул.

– - А скоро покос?

– - Вот вывезем навоз, запашем, тогда и за покос…

Мельников редко работал мужицкую работу, но любил ее, и сейчас он представил, что будет косить, и сердце его приятно стукнуло.

Поспел самовар, и стали пить чай, и за чаем разговор шел о посторонних делах: кто играл свадьбу, где снимали аренду. Софья, уехавшая в деревню от мужа еще весною, спросила про питерских знакомых и рассказала про ребят. Подводчик опять вставил про ребят:

– - Ребятам нынче житье, не как нам бывало; нам, бывало, с ягнятами одна честь, а нынче их в красный угол.

– - У человека одна радость -- ребята, -- сказал Константин Иванович.

– - Радости-то с ними много, да и заботы ой-ой-ой!

Он опрокинул стакан вверх дном, положил на него огрызок сахару и, перекрестившись, стал благодарить.

– - Ты ночуй у нас, -- предложил Константин Иванович.

– - Нет, спаси Христос, -- лошадь передохнула и я передышку сделал. Поеду по холодку.

– - Да ночь ведь.

– - Кака теперь ночь -- с воробьиный нос: из деревни не выедешь -- светать начнет.

Мужика проводили. И когда он уехал и все уселись по своим местам, как-то само собой у Константина Ивановича выскочил вопрос насчет главного. И только стоило ему помянуть о дяде, у старика пропало все благодушие, лицо стало жесткое, в голосе послышались новые ноты.

– - Как же это он обдумал такое дело? -- спрашивал Мельников про дядю.

– - Кто его знает! Только, говорит, я теперь этой земли хозяин, и вы не можете на нее шагу ступить.

– - Вот как! -- невольно улыбаясь, сказал Константин Иванович. -- По какому же это праву?

– - Никаких у него правов нет, а смелости много. И напорист очень. Задумал и полез. Ведь у нас никто во всей округе на такое дело не отважится, а у него хватило духу

– - Что же он говорит, по крайней мере?

– - А вот сходи к нему завтра и послушай. Он того наскажет, что и не подумаешь.

– - И ничего, не робеет?

– - Что ж ему, он словно хорошее дело сделал. Еще хвалится.

– - И сам он до этого додумался?