Одно преступное одиночество - [71]

– Хороший вопрос! – Неустроев поднял кверху указательный палец.

Выглядел он, надо сказать, неважно. Бледный, с запавшими глазами, уставший, измотанный, нервный.

– Ваш муж не делился с вами своими планами относительно переезда в другую страну?

– Нет, а что? Неужели собирался?

– Возможно.

– Куда, в Италию? Францию?

Мне стало как-то не по себе, что даже после смерти Николай словно продолжает отдаляться от меня.

– Нет. В Латвию.

– Латвию? Вот это новость!

– Еще один вопрос, если позволите. Карлис Оттович Лацис – вам это трудно выговариваемое имя ни о чем не говорит? Вы знакомы с этим человеком?

– Точно нет.

Я напряглась.

– Геннадий Васильевич, кто этот человек и какое отношение он имеет к моему покойному мужу?

– Ох, Елена, а как я бы хотел это узнать!

– Может, расскажете мне что-нибудь?

– Всему свое время. Когда-нибудь вы сами все узнаете.

Я уже второй раз за день провожала гостей после чаепития, когда раздался звонок. Захлопнув дверь за Неустроевым, который чуть было не заставил мой мозг закипеть от невосприятия латвийской и очень неожиданной для меня темы (не говоря уже об окровавленном итальянском плаще!), я бросилась на кухню, где оставила свой телефон.

Нет, это был не Игорь. Какой-то незнакомый мне номер. Я ответила и сразу же услышала голос Кати. Она говорила шепотом:

– Лена? Это ваша няня, Катя. Вы уж извините меня, не мое это дело, но Игорь вернулся просто больной. У него температура тридцать восемь и пять! Я дала ему жаропонижающий порошок, но что делать дальше – не знаю. Может, «Скорую» вызвать? Может, я лезу не в свое дело, но, по-моему, у него что-то случилось. Я спросила его про вас, но он отвернулся, уткнулся в подушку и, кажется, заплакал… Судя по тому, что вы сейчас взяли трубку, значит, вы… как бы на свободе, а то я уж подумала самое худшее…

– А как он сейчас, Катя?

– Ему очень плохо. Я не знаю, может, конечно, это вирус, и у него лицо было мокрое от пота, но я приняла это за слезы… Лена, вы слышите меня?

– Да-да, слышу.

– Я никогда не видела его таким. Что-нибудь случилось?

– Я сейчас приеду, вы только ему об этом не говорите, хорошо? В дверь звонить не стану, пущу сигнал по телефону, когда буду уже перед дверью.

Я вызвала такси, быстро оделась и поехала. Дверь мне открыла Катя. В квартире было жарко, пахло подгоревшим молоком. Так пахнет по утрам в детских садах, такой далекий запах детства.

– Он спит?

– Думаю, что да. Я оставила там, на кровати, чистую пижаму, думаю, что та, что на нем, уже мокрая. Где он так простыл?

– Это нервное, Катя, – сказала я, испытывая вину перед Игорем за то, что когда-то, обезумев от одиночества и отчаяния, принялась расклеивать на заборах дурацкие объявления о желании сменить партнера. Господи, ну какая же я была дура! Хотя, мало что изменилось со мной с тех пор, такая же глупая и никчемная и… Одинокая? Я уже и не знала, одинокая я или нет. Но страх потерять Игоря затмил все остальные страхи, даже страх смерти.

Я тихо приоткрыла дверь спальни, увидела освещенную мягким оранжевым светом кровать и зарывшегося в одеяла Игоря. Я подошла к нему, откинула одно одеяло – его волосы на голове были такими мокрыми, словно он только что принял душ.

Я заплакала.

– Игорь, ты как? – Я присела рядом с ним и принялась гладить его по голове, мокрой пижамной куртке. – Игорь, милый, ты прости меня…

Он медленно перевернулся на спину, открыл глаза.

– Что-то мне совсем худо, – сказал он, – и ужасно жарко.

– Давай наденем все сухое, а?

Он кивнул, я помогла ему сесть, и он переоделся.

– Не уходи, – он поймал в какой-то момент мою руку и прижал к своему лицу, принялся целовать. – Знаю, что ужасно виноват перед тобой…

От этих его слов, когда он попросил меня не уходить, у меня от радости, счастья словно прохладный ветерок пробежал по голове и забрался под свитер.

Я крепко обняла его, поцеловала.

– Ты заболел, что ли?

– Не знаю. Сначала было очень холодно, потом вот вспотел… Так неудобно было перед Катей, она и так целый день занимается детьми, устает.

– Я принесу тебе сейчас чаю с малиной, у вас есть малина? И ты поспишь.

Пока он пил чай, я сменила ему простыни, потом уложила в чистую постель, и он быстро уснул. Мне даже показалось, что лицо у него при этом было счастливое. А я-то сама как успокоилась!

Я принесла грязные чашки на кухню, и ко мне сразу же заглянула Катя. В халате, но еще бодрая, значит, не ложилась.

– Спасибо, что позвонила мне, – поблагодарила я ее. – Я переодела его, и он сейчас спит. А как дети?

– Хорошо.

Катя достала из кармана сигареты, я кивнула, и мы, приоткрыв форточку, закурили. Катя налила нам чаю.

Как это ни странно, но мы в ту ночь больше слова друг другу не сказали, но я почувствовала, что мы, две полуночницы, испытывали тогда примерно одно и то же чувство облегчения, как если бы с плеч свалилась тяжелая ноша проблем, подозрений, недомолвок, страхов. Я была свободна, любима и чувствовала себя частью большой семьи, почти мамой. Катя же, я думаю, тихо радовалась тому, что ее простили и оставили в семье.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы отправились спать.

Утром Игорю стало намного легче, температура спала, и мы всей семьей собрались на кухне. Катя сварила нам кофе, я же кормила детей, получая от этого удовольствие. День был теплый, солнечный, и так не хотелось верить, что это поздняя осень, что скоро зима.