Я бросил на нее скептический взгляд. Я знаю, что любовные приключения Джоан протекают всегда одинаково. У нее предрасположение к бесхребетным молодым людям — гениям, не признанным миром. Она выслушивает бесконечные стенания какого-нибудь из этих гигантов мысли и старается помочь ему добиться признания. Когда же он проявит себя как неблагодарное существо, она глубоко огорчается и утверждает, что сердце ее разбито — до тех пор, пока не появится новый меланхоличный молодой человек, что обычно случается недели, примерно, через три.
Я не очень всерьез принимал разбитое сердце Джоан, но видел, что для моей симпатичной сестренки жизнь в деревне — что-то вроде новой игры. Она со рвением начала отвечать на визиты. Мы получали приглашения на чай и бридж, принимали их и, в свою очередь, приглашали к себе.
Для нас это было ново и забавно. И, как я уже сказал, когда пришло первое анонимное письмо, это тоже сначала показалось забавным.
Я разорвал конверт и пару минут только смотрел и смотрел, ничего не понимая. Отдельные слова были вырезаны из какой-то книги и наклеены на листок бумаги.
Текст был крайне вульгарным и выражал мнение автора, что мы с Джоан вовсе не брат и сестра.
— Ну, — спросила Джоан. — Что там?
— Довольно мерзкое анонимное письмо, — ответил я. Я все еще не мог прийти в себя. Человек как-то не ожидает чего-то подобного в тихой заводи Лимстока.
Джоан немедленно заинтересовалась:
— Правда? А что там написано?
В романах, как я обратил внимание, герой никогда не станет показывать жене анонимное письмо, полное всяких гадостей и неприятностей. Предполагается, что женщин следует любой ценой оберегать от того удара, который это могло бы нанести их нежной нервной системе.
Как ни жаль, но должен признаться честно: мне и в голову не пришло скрывать от Джоан это письмо, и я без колебаний протянул его ей.
Мое доверие к стойкости ее характера было вполне оправданным — она не пришла в ужас, скорее это ее позабавило:
— Вот гадость — то! Я столько раз слышала об анонимных письмах, но ни одного еще не видела. Они все такие?
— Не могу сказать, — ответил я. — Для меня это тоже первое.
Джоан вздохнула.
— Ты — таки был прав насчет моей внешности. Джерри. Здешние, наверное, думают, что я должна быть ужасно развращенной особой.
— Это одно, — сказал я, — а потом еще то, что отец у нас был высоким брюнетом, а мама — маленькой голубоглазой блондинкой. Я пошел в отца, а ты — в мать.
Джоан задумчиво кивнула.
— Да, мы не очень похожи. Никто с первого взгляда не сказал бы, что мы — брат и сестра.
— И уж во всяком случае не этот писатель, — с чувством ответил я.
Джоан заметила, что все это, по ее мнению, здорово смешно. Она взяла письмо кончиками пальцев, покачала им и спросила, что мы будем дальше с ним делать.
— Думаю, — ответил я, — что самое правильное — бросить его в огонь, громко выражая при этом свое возмущение.
Буквально так я и сделал под аплодисменты Джоан.
— У тебя это получилось великолепно, — сказала она. — Как на сцене. К счастью, мы еще топим камин.
— Мусорная корзинка была бы далеко не так драматична, — согласился я. — Конечно, можно было бы поджечь письмо спичкой и понемногу присматриваться, как оно горит — или присматриваться, как оно понемногу горит.
— Только, когда хочешь, чтобы что-то загорелось, как на зло не получается, — возразила Джоан. — Никакого эффекта не было бы. Жег бы просто спичку за спичкой.
Она встала и подошла к окну, а потом быстро повернулась ко мне.
— Хотела бы я знать, кто это написал.
— Ну, этого мы никогда не узнаем.
— Да, пожалуй, что так. — Она немного помолчала и добавила:
— Я вот начинаю думать и не знаю — так ли уж это забавно. Знаешь, я думала, что.., что нам здесь рады.
— А нам и рады. Это же писал кто-то, у кого пары шариков не хватает…
— Я тоже так думаю. Фу, мерзость!
Она пошла во двор погреться на солнышке. Я курил свою первую утреннюю сигарету и размышлял о том, что Джоан права. Это действительно была мерзость. Кому-то было не по вкусу, что мы на время приехали сюда, кого-то раздражала светлая, молодая красота Джоан, кто-то умышленно хотел сделать больно. Само собой, что лучше всего было относиться к этому с юмором, но в глубине души я знал, что смешного тут мало.
Перед полуднем пришел доктор Гриффит. Я договорился с ним, что раз в неделю он будет меня осматривать. Оуэн Гриффит мне нравился. Смуглый брюнет, не то, чтобы светский лев, несколько медлительный, но зато руки у него были ловкие и ласковые. Он чуть заикался и был немного застенчив.
Чтобы ободрить меня, он сказал, что мое выздоровление быстро подвигается вперед, однако добавил:
— Как вы себя сегодня чувствуете? Мне только кажется или вы нынче действительно не в своей тарелке?
— Вы угадали, — ответил я. — За завтраком мы получили исключительно гнусное анонимное письмо, так что у меня до сих пор противно во рту.
Он поставил свой чемоданчик. Его узкое смуглое лицо оживилось.
— Хотите сказать, что и вы получили одно из этих писем?
Меня это начало занимать.
— А что — это здесь часто случается?
— Да. С некоторых пор.
— Вот как! — сказал я. — А я-то думал, что мы кому-то помешали просто тем, что чужие здесь.
