Однажды весной в Италии - [57]

Они поехали дальше и, словно сговорившись, молчали до самой Сульмоны. При въезде их ожидала еще одна проверка, у поста итальянских карабинеров, которая обошлась без осложнений. Проспект Овидия и чудесный дворец Аннунциаты. Не останавливаясь — повсюду прохаживались патрули, — они выехали через Неаполитанские ворота, и с этого момента все ориентиры, указанные Лукой, начали появляться один за другим. В конце проселочной дороги у подножия холма, покрытого виноградниками, стоял дом, который они искали, — ничем не примечательный дом с огромным, обращенным в сторону шоссе плакатом-рекламой аперитива (об этом тоже упоминал Лука). Из трубы над крышей струился дымок. Не показываясь на улице, яростно залаяли собаки. Наверное, они были на привязи или взаперти. Оставив Луиджи в машине, Сент-Роз пересек двор, завернул за угол и направился к застекленной двери, за которой, как он заметил, двигались занавески. Дверь открылась прежде, чем он ее коснулся. Человеку, спросившему, кто ему нужен, он ответил, что ищет некоего Франко Пьятелли.

— Это я.

— Я от Луки.

— Знаю.

— Вы меня ожидали?

— Я и есть Лука.

Сент-Роз протянул ему руку и сказал, что он вполне соответствует описанию, которое дал ему Филанджери.

— А вы соответствуете тому описанию, которое дал мне Бургуэн.

Оба засмеялись, и Сент-Роз в нескольких словах рассказал о том, как они с Луиджи добирались из Рима.

— А почему же он остался? Сходите за ним!

Сент-Роз опять завернул за дом и направился к «фиату», стоявшему у входа, но, к его великому удивлению, машина уже шла в направлении Сульмоны. Солнце играло на ее заднем стекле, а выхлопные газы создавали легкое синее облачко. Что означал этот отъезд? Встревоженный Сент-Роз вернулся к Луке, который стоял у порога и поглаживал двух огромных псов, чтобы успокоить их.

— Да, это странно, — сказал он. — Но может, он не любит выслушивать благодарности. Многим добрым людям это бывает неприятно.

Сент-Розу показалось, что эта фраза прозвучала с некоторой иронией.

— Вас это как будто задело, — продолжал Лука. — Разве самое важное не в том, что вы сюда добрались?

Действительно так. И все же радость от того, что первый этап пройден благополучно, была омрачена странным поведением Луиджи, вызывавшим у Сент-Роза беспокойные мысли. Лука ввел его в комнату, потолок которой пересекали большие деревянные балки. Здесь блестели медные кастрюли, на столе, покрытом клеенкой, стоял глиняный кувшин, чашки, расписанные цветами, какая-то деревянная утварь — все очень простое, обычное, плод человеческого труда. Сент-Роз понимал, что мог бы опьянеть от счастья, но его душевная подавленность была сильнее. Обе собаки, сидевшие у порога, не переставали рычать и следили за ним своими красными глазами.

Вечером маркиза и Сандра долго сидели у камина. Два часа назад Луиджи позвонил из Л’Акуилы и в разговоре употребил условную формулу, означавшую, что поездка прошла успешно. Сандра пребывала в каком-то оцепенении, почти не слушала свекровь, пока та не начала говорить о Сент-Розе, восхищаясь его сердечностью. (Вряд ли можно было предположить, что маркиза что-то подозревает.) Сандра жаловалась на бессонницу, и маркиза пообещала прислать с Софией таблетки, которые выписал ей доктор Марко, когда она болела. Старуха встала, оперлась на палку, повернулась лицом к огню, безжалостно осветившему ее набеленное лицо, кроваво подкрашенный рот, веки, усыпанные блестками.

— Пойду помолюсь за Жака, — сказала маркиза. — Ему еще предстоят тяжелые испытания.

И она стала медленно подниматься по лестнице, теряя в этом сумраке все краски, кроме белой и черной. Казалось, сейчас она войдет в одну из больших барочных рам там, в галерее, и останется в ней навечно со своей саркастической улыбкой и застывшим взглядом.

Шел дождь, и Сандра внимательно прислушивалась к шороху дождевых капель на маленькой площади, словно за окном кто-то ходил взад и вперед на цыпочках и искал, как пройти. С ней уже случались такие галлюцинации. После смерти дочки. Те же быстрые шаги, едва касавшиеся земли, она слышала и тогда, хотя вокруг никого не было. Вначале она оборачивалась назад с трепещущим сердцем. А затем продолжала идти, ожидая, когда шаги послышатся рядом. Однажды между шелестящими от ветра деревьями в безлюдной аллее на вилле Боргезе она вдруг повернулась с безумным криком: «Дорогая моя, дорогая!»

Позднее София спустилась от маркизы и пожелала Сандре спокойной ночи. Сандра еще немного посидела в кресле, затем разбросала угли в камине, потушила свет в гостиной и отправилась к себе в комнату, где сразу же почувствовала себя пленницей. В доме воцарилась гробовая тишина. Иногда издалека чей-то голос кричал: «Свет!» — и крик этот вонзался в сознание Сандры, будоража его, как луч света будоражит ночью гладь озера. Не обращая внимания на холод, сводивший ей ноги, Сандра сбросила домашние туфли и, застыв в сонной неподвижности, босиком стояла на ледяных плитках. Она друг увидела себя в зеркальном шкафу и вздрогнула: «Пора ложиться, я простужусь», но поняла, что любое движение бессмысленно, и обвела глазами комнату — широкую кровать, покрытую парчовым покрывалом, картины, свадебную фотографию, красивые настенные часы XVII века, которые давно уже стояли, альбомы по искусству, которые собирал Луиджи. Присутствия Луиджи в этой комнате, пожалуй, не ощущалось, и на Сент-Роза Сандра уже не сердилась. Исчезло возмущение, подтачивавшее ее в течение последних дней, место его заняла ирония, позволявшая взглянуть на себя со стороны и не дававшая возможности себя жалеть. Тем не менее вспоминалось, как накануне она долго смотрела на черную машину, увозившую Сент-Роза и Луиджи, и как шофер из министерства, их сообщник, помогал им перед отъездом. Еще она вспомнила, что провожала их без особого волнения, будто уезжали чужие ей люди, и чувство покинутости, которое она испытывала, не имеет к ним никакого отношения.