Однажды весенней порой - [55]

- А ты, Рут? Что ты будешь делать теперь до конца своих дней?

- Я не думаю сейчас о том, что станется со мной дальше. Я привыкла думать... мне казалось, что я всегда буду с Беном. А теперь я ничего не знаю.

- Почему ты не уедешь отсюда?

- Куда мне ехать?

- Как ты можешь это вынести: оставаться в этом доме, бродить по лесу, вспоминать?

- Уеду - все равно ничего не забуду.

- А Брайсы...

- Я не вижусь с ними. Только с Джо. Брайсы мне чужие.

- Все чужие.

- Но у вас же есть жена. И еще одна дочка.

- Мне нужна Изабел. Только она мне нужна. А ее у меня нет.

- Да.

- Что со мною будет?

Что будет с каждым из нас, подумала Рут. Он пугал ее, так же, как и его тронувшаяся умом жена, - в них таилась для нее опасность, ведь ее душевный мир был все еще очень хрупок, а единственное, что у нее оставалось, - это стараться сохранить его, не дать ему распасться.

- Завтра я вернусь домой.

- Да. Конечно.

Но, заметив выражение его лица, она еще острее, чем прежде, почувствовала угрызения совести.

- Не может кто-нибудь побыть здесь, с вами? Позаботиться о вас, помочь вашей жене? Неужто нет никого?

Он провел рукой по лбу.

- Моя сестра... или... Не знаю. Да, кто-то нужен. Я подумаю.

Я должна остаться, сказала себе Рут. Нет никаких причин убегать. Я должна помочь им. Но она была не в силах, не в силах.

- Может, вы чего-нибудь поедите теперь?

- Нет. - Он встал. - Нет. - И направился к двери. Рут слышала, как за ним захлопнулась дверь кабинета и ключ повернулся в замке.

Наверху Мириам Рэтмен и младенец спали мирным сном. Рут задернула занавески и вышла.

На другое утро на рассвете она покинула их дом. Теперь она могла вернуться к себе домой, затворить за собой дверь и остаться в полном одиночестве, не чувствуя ответственности ни за кого, кроме себя самой, и ничто не будет мешать ей предаваться своим думам и снова плакать по Бену и вспоминать.

"А сама ты, Рут? Что станешь ты делать до конца своих дней?" Кто же знает, быть может, то же, что сейчас.

Наверху, на выгоне, воздух стал совсем холодным и пахло первыми заморозками; близилась зима: голые ветви деревьев, жестокие ветры, пригибающие к земле папоротник, поздние рассветы и долгие темные ночи.

14

Рут стояла у окна, глядя на кусты боярышника и остролиста, осыпанные пышными гроздьями ягод - оранжевых, как пламя, красных, как кровь. Она глубоко втянула в себя воздух, задержала его на несколько секунд и медленно выдохнула; она подумала: я сама по себе. И увидела, что кто-то идет вдоль живой изгороди, идет очень медленно - какая-то женщина; увидела голову, повязанную голубым шарфом, мелькавшую чуть выше сплетения ветвей. Кто может прийти сюда? Она вспомнила жену священника, и ее охватила тревога и чувство вины; сейчас она отчетливо поняла, что поступила очень дурно: ведь эта женщина была больна, и, конечно, не только скорбь по утраченному ребенку заставляла ее так странно вести себя - нести всякий вздор, уставившись в ужасе в одну точку, или спать часами от изнеможения и пугаться плача собственного младенца. И ведь она на свой лад ждала помощи от Рут, искала, как умела, спасения из этого тупика, хотела, чтобы кто-нибудь пришел ей на помощь, облегчил ее телесные муки и взбаламученную душу, и она, Рут, не сделала для нее ничего, и Рэтмен тоже не сделал ничего, весь ушел в свое горе, в свою беспомощность, в раздиравшие его сомнения. Что делают они теперь там, в своем доме, эти муж и жена одинокие, далекие друг от друга, как люди на разных краях земли? Кто приходит теперь к ним, чтобы взять на руки младенца, искупать его, позабавить, рассмешить.

Это не моя вина, сказала себе Рут, это их беды, не мои. Я делала, что могла. Она закрыла глаза.

А открыв их, увидела, что по тропинке к дому идет женщина, и лицо у нее опухшее и бледное, как ягоды омелы, и она как-то странно, словно защищаясь от кого-то, держит руку перед грудью. Но это не была жена Рэтмена, это была Элис Брайс. Элис, которая всегда пугала Рут и вызывала в ней чувство неприязни; Элис, обычно державшаяся отчужденно, презрительно, без улыбки. Да она и теперь не улыбалась. Но с ней произошла какая-то перемена - у нее было отсутствующее выражение лица, словно она перенесла тяжелое потрясение или катастрофу. Она не видела Рут, наблюдавшую за ней из окна. И прошло немало времени, прежде чем она наконец постучала - негромко - в дверь.

Элис Брайс. Зачем пришла она сюда, нарушив тонкую пленку одиночества и покоя, в которую облекла сейчас себя Рут, пришла и пробудила дыхание прошлого - всех старых размолвок, вражды, - напомнив о том, что Бен издавна принадлежал другим, задолго до того, как встретил ее, Рут? Ей нечего сказать Элис. Так, может, лучше просто не подходить к двери, убежать наверх и подождать там, пока она не уйдет? Никто из всей семьи, кроме Джо, не делал попыток свидеться с ней, ну, и они ей тоже не нужны, ведь она для них все равно что мертва, как Бен; не нужны они друг другу. "Мы чужие", - сказала она как-то про них Рэтмену.

Стук в дверь прекратился, но Элис не уходила. Ладно, день все равно испорчен теперь. Она откроет дверь.

Сестра Бена сидела на ступеньках, спиной к Рут. Поднялся ветер, он проносился порывами над выгоном, трепал верхушки деревьев, сдувая мертвые листья на землю. Элис обернулась. Но не встала.