Однажды весенней порой - [17]

Гроб был из светлого, цвета меда дерева. Рут казалось, что он не имеет никакого отношения к Бену - ведь Бен был здесь, куда бы она ни взглянула, везде был Бен, он шел рядом с ней и время от времени касался ее локтя, как бы подбадривая, утешая. Ей хотелось сказать: "Ты ушел, а теперь вернулся обратно. Куда ты уходил? Зачем? Зачем?"

Она спрашивала себя: может быть, я схожу с ума?

Приходский священник и викарий стояли в ожидании у двери покойницкой, возле церкви, выложенной по фасаду песчаником, и казались в своих черно-белых одеяниях похожими на сорок, и внезапно Рут вспомнился тот день, когда она венчалась с Беном, вспомнилось, как они пришли сюда рано утром, одетые просто, в кремовые шерстяные пуловеры, без шляп, без перчаток, без цветов. Обвенчали их быстро, в церкви было человек пять-шесть, и оттуда они пошли прямо домой, и свадебного стола не было. Они оба захотели, чтобы было так, и им было наплевать, что станут говорить в деревне об этой внезапной скромной церемонии. И Доре Брайс волей-неволей пришлось смириться, но она, конечно, во всем винила Рут, считала, что она восстановила Бена против матери.

Зазвонил колокол, и все бессознательно зашагали в такт колокольному звону, и Рут казалось, что все стало замирать - и ее дыхание, и удары сердца, и шаги священников и факельщиков - и скоро остановится совсем, все остановится.

И на мгновение так все и произошло: время остановилось, и люди, ставившие на место гроб, отступили назад, и все застыли - каждый на своем месте, - и оба священника стояли, ожидая, когда умолкнет колокольный звон. И колокол умолк. И церковь погрузилась в молчание.

Рут оказалась впереди всех - одна, рядом только Джо; до нее доносились рыдания, всхлипывания, кашель, шарканье ног, но она могла не видеть лиц. Джо стоял как каменный.

Священник что-то произносил, Рут отчетливо слышала слова, но не улавливала их смысла, словно они звучали на каком-то незнакомом языке. Все ее чувства были напряжены до предела, все вокруг приобрело отчетливые, резко очерченные формы, и уши ее ловили звук многих дыханий.

А потом это открылось ей так же внезапно и ошеломляюще, как тогда, на пути с тефтонского рынка домой. Все засветилось внутренним светом - и каменные стены церкви, и темное дерево кафедры, и белые и желтые цветы на гробе, и цветные стекла окон, и медные решетки, - все стало частью единого целого, все слилось в невиданной, сияющей красоте. И снова все заняло свое место в общей картине, и смысл вещей зазвенел в ее мозгу, и она уже могла найти им наименование, могла рассказать о них, и теперь наконец она услышала и слова, и они были ей понятны:

"И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я Иоанн увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло". (Апокалипсис, гл.21, стих 1-4.)

Вот оно, это откровение свыше, которое, объединяя ее с Беном, отчуждало от всех, когда она стояла там, впереди других, с рассыпавшимися по плечам медно-рыжими волосами. С Беном, который здесь. ЗДЕСЬ. Она почувствовала дурноту, но не от горя, а от радости, потому что любовь была сильнее смерти.

Ветер дул им в лицо, шелестел погребальными цветами, шумел в верхушках тополей за церковью, и тучи плыли низко-низко, тяжелые от еще не пролившегося дождя.

Когда комья земли с легким стуком стали падать на светлую крышку гроба, Рут подумала: если упасть сейчас на колени и попросить, чтобы крышку подняли, гроб окажется пуст. У нее не укладывалось в сознании, как все эти люди, стоявшие вокруг могилы, похожие в своих черных одеждах на ворон, могут верить - а они верили, - что Бен мертв. Она видела: они наблюдают за ней и думают, верно, что она все еще не может осознать случившегося, иначе почему она не плачет? От гордости? А как же может она плакать? Какая у нее причина для слез? У всех были безжизненные лица, распухшие, раскисшие от слез, и ей хотелось крикнуть им: "Это вы мертвецы. Вы!" Ибо ей казалось, что им нет места в том, что она называла жизнью; у них не было ничего общего с живыми, трепетными красками цветов и трав, и с божественными порывами ветра, и с жаркой кровью, бегущей по ее жилам.

Кто-то прикоснулся к ее руке. Джо. Люди уходили. Все было кончено. Она поглядела на темно-ржавые, аккуратно уложенные груды земли по обе стороны открытой могилы.

- Рут...

Джо плакал. Глаза у него запали, словно обведенные синяками. Рут взяла его руку и почувствовала, как она дрожит. И по дороге с кладбища они долго шли рядом, следом за остальными.

Какие-то люди останавливались по дороге, быть может желая заговорить с ней, поделиться своими чувствами, но, поглядев ей в лицо, отворачивались или отступали в сторону, не нарушив молчания.

Дора Брайс брела неверным шагом, опираясь на руку мужа, поддерживаемая с другой стороны Элис, и вокруг нее стал понемногу собираться народ, потому что тут все понимали свою роль, знали, как нужно обходиться с женщиной, которая плачет или лишается чувств - словом, ведет себя как должно, то есть на обычный лад.