Однажды в Париже - [73]

— Есть ведь не только «Монд». «Паризьен», «Франс суар» и другие издания начнут забрасывать сети, скрести дно, и они поднимут всю грязь. Я не говорю о «Континенталь» и о Коко Дансени. Эта баба, чтобы убрать меня с горизонта, готова на все. Она наняла частного детектива, чтобы тот шпионил за мной. Пока моя мать держит его на коротком поводке, но есть множество небольших тайн, и ни я, ни она не хотим, чтобы они стали достоянием публики. Если они выплывут, я потеряю сына раз и навсегда. А я… я буду убита прямо на месте.

Ей надо было бы пойти учиться в Консерваторию, где преподают актерское мастерство. Аньес была прирожденная актриса. Я испугался, что она вот-вот разрыдается. Ее нервы, казалось, были на пределе. Бедняжка оказалась пленницей своей собственной басни, как колышек, попавший в цемент. А я все это глотал. Видели бы вы меня: я готов был заключить ее в свои объятия. У меня было только одно желание: защитить этого маленького койота, который способен — если я не вмешаюсь — отгрызть себе лапку, попавшую в ловушку, чтобы, прихрамывая, убежать. Должно быть, Аньес здорово потешалась надо мной. Я сделал все, чего она от меня ждала, да еще был готов тысячу раз извиниться за это. Еще немного, и я дал бы указание пустить под нож 300 000 экземпляров тиража. Успокойтесь: такие неслыханные решения — это не мое амплуа. И она это знала. До мозга костей порочная, Аньес довела свою извращенность до предела. Голосом умирающей она высказала последнюю жалобу:

— Послезавтра благодаря вам в Париже я спекусь. Мне лучше было бы отправиться куда-нибудь, чтобы остудиться. В Нью-Йорк, например.

Как простак, который ничего не понимает, я запротестовал:

— Это не слишком хорошая идея. Все ваши друзья здесь.

Ее друзья! Когда они поймут, какую роль Аньес им отвела, ей действительно будет лучше, чтобы между ней и ними был океан. Несомненно, Аньес об этом подумала, потому что она сказала с улыбкой:

— Это не идея. Это проект.

Она не врала. «Сенсации» вот-вот обнародуют факты касательно ее дела, значит, она добилась своего и могла перейти к следующему этапу. Но я, конечно, как бедный простак, влюбленный и слепой, ничего не понял. Я только подумал, что для нее, как и обычно, важно было то, чтобы последнее слово оставалось за ней. И тут же я тоже улыбнулся. Но в душе мне хотелось плакать. А она, наверное, до сих пор смеется надо мной.

Глава 16

Коко Дансени.

В последние два месяца я произвела перепись своих друзей. Подсчет был сделан быстро: ни одного. Такие же искусственные, как имплантированные сосуды, приятельские отношения растаяли при первом же ненастье. Буря была большой, я согласна. Даже сама газета «Монд» посвятила полстраницы моему увольнению из «Континенталь». Некоторые детали были правдой — те, которые я сообщила журналистам сама. Другие относились к сказкам и легендам, в частности те, что касались суммы выплаченного мне выходного пособия. Этот Оливье, грязный человечишка, обладающий менталитетом аптекаря, который разражается бранью в адрес «привилегированных» членов профсоюза РАТП, а сам обжирается опционами на покупку акций, рассчитал с точностью до одной сотой евро, на получение какой суммы я имею право. Скажем так: мне было на что продержаться два-три года, не впадая в панику. Настало время отказаться от моих дурных привычек, как написал бы женский журнал. И я начала ходить по кругу в тюремном дворе для прогулок, каковым была моя жизнь в уздечке. Результат: в тот же самый день, когда я подписала протокол о своем согласии на уход, я позвонила своему приятелю из «Паризьен» и, чтобы остаться в обойме, выдала ему все, что должна была бы держать в тайне. Журналист оценил должным образом историю шофера Брюса и частного детектива, который был нанят, чтобы следить за Аньес, но больше всего его ошеломил тот факт, что Оливье, проинформированный Министерством внутренних дел, мгновенно выдворил из страны своего артиста-звезду, которого подозревали в насилии. Спустя двадцать четыре часа история появилась на первых страницах ежедневных газет и прозвучала на всех радиостанциях. Напоминаю, что министра финансов зовут Саркози. Целый легион журналистов считает, что достаточно прицепить к его имени обидный эпитет, чтобы считать себя героем борьбы за свободу слова. Учитывая визит Брюса в министерство за месяц до того, каждый стал выдумывать свои инсинуации: Сарко сохранил свои сети в Министерстве внутренних дел, он помог одному из своих друзей улизнуть от правосудия… За неимением доказательств, ажиотаж был недолгим, но вся Франция успела узнать о существовании Аньес. Напротив, мое имя чудом не было упомянуто, и никто не говорил об утечке информации. Официально речь шла только о новых подвигах службы расследований «Паризьен». В «Континенталь», естественно, поняли, что к чему. Оливье позвонил мне лично — и как он только меня не обзывал! Если бы я была досягаема для него, он бы содрал с меня кожу заживо. Но все, что он мог сделать, это урезать до возможного минимума мое выходное пособие. Подумать только, я десять лет день и ночь билась за эту лавочку. Теперь все было иначе. Я была готова на все, чтобы отомстить за себя. До такой степени, что я даже смаковала, как просвещенный любитель, те удары кинжалом, которые в свою очередь наносила им Аньес. Потому что эта проныра маневрировала, как ас высшего пилотажа. Ее адвокат знал прессу так же хорошо, как и я. Он добился для нее места на последней странице «Либерасьон». Это было настоящее чудо того, как можно давать информацию, не давая ее: об Аньес говорили, потому что она обвиняла звезду в насилии, но в этих материалах она даже не упомянула об этом инциденте. Оставался только портрет парижанки из хорошей семьи, интересной и образованной, которая оказалась замешанной в неприятное происшествие, что было ей совершенно непонятно. Интервью Марка-Оливье Фожьеля с ее матерью окончательно запутало все карты: в общих чертах Францию просили поверить, что все эти слухи сводились к сведению счетов внутри фирмы «Континенталь», которая хотела отделаться от Брюса. Везде в других странах стали бы публиковать протесты. Но не в Париже, единственном свободном городе Советского Союза, где обожают пригвоздить транснациональную корпорацию к позорному столбу. То, что можно приписать «Континенталь» сотню задних мыслей, меркантильных и отвратительных, привело в восторг полтора десятка газет и журналов левацкого толка. Это также устраивало Аньес и Брюса. Ее — потому что журналисты отвлеклись от ее жалобы; его — потому что лучше иметь вид жертвы безжалостных финансистов, а не мучителя очаровательной женщины; их обоих вместе — потому что не обратили внимания на слишком странное наметившееся примирение между ними, звонкое, как бывает звонкой монета. В этих условиях, понятное дело, Оливье из штанов выпрыгивал, лишь бы обеспечить успех концерту Брюса. Цель: доказать всем, что «Континенталь», настоящая индустриальная мать, курица-несушка, по-прежнему лелеет Брюса, милого рокера-денди из своего каталога. Вернулись даже к первоначальному проекту: два вечера в «Берси». И, о удивление, все билеты были раскуплены. Скандал произвел свой эффект. Брюс стал человеком дня. Ардиссон и Фожьель наперебой обещали золотые горы, лишь бы он эксклюзивно был у каждого из них в студии. В конце концов Оливье выбрал «7x8» на канале «Телефранс-1». Он обещал сенсацию.