Однажды в Париже - [42]

— От главного редактора «Сенсаций» ждут вовсе не того, чтобы он следил за нравственностью нации, но чтобы он продавал больше экземпляров своего журнала. Пусть каждый делает свое дело, и овцы будут целы. «Сенсации» — это журнал для хулиганов и джентльменов. В тот день, когда мы будем публиковать только то, что никому не помешает, мы больше ни у кого не вызовем интереса. И ваши звезды больше к нам не придут. Я жалею, что поссорился с Саркози, но в конце года, когда мы опубликуем цифры о нашем тираже, мы помиримся. Мы не входим в состав королевского кортежа, мы эскортируем его. И если у нас есть сила, при случае мы можем его защитить. Но мы имеем право держать глаза открытыми, когда вы устраиваете себе спектакли.

Когда на экраны выходил фильм с участием одной из звезд конторы дражайшего Шарля, там очень хорошо знали, к кому надо обратиться в «Сенсациях». Мои слова не могли его удивить. Он не стал продолжать дискуссию.

— Вы не ошибаетесь, — кивнул Дейер. — Ваши небольшие открытия, которые, кстати, не являются таковыми, имеют тот же эффект, что и мигрень. Это болезненно, но это не оставляет следа. Кстати, вы не поверите мне, но…

Но что? Загадка. В шуме нелегко разобрать каждое слово. Алкоголь все только усугублял: Дейер шепелявил. Коммуникация явно была прервана. Дейер нагнулся, чтобы налить себе шампанского, и соскользнул на пол. Пока он поднимался, мысли вылетели у него из головы. Он вновь, с блуждающим взглядом, уселся в свое кресло, и именно в этот момент в трех метрах от себя я увидел — кого бы вы думали?! — Аньес. Я как мог быстро направился к ней. Она разговаривала с молоденькой девицей, так же похожей на скелет, как и девчонка из «Академии звезд», которая при моем появлении удалилась. Весьма кстати. Чтобы показать, что я не принадлежу к фауне окружающего нас зверинца, я поцеловал руку Аньес. Она тут же заставила меня спуститься с неба на землю.

— Эдуар, вы поняли, где мы находимся? — сказала Аньес со снисходительной улыбкой. — Это уже не «Кристал Рум». Здесь все просто целуются. Это шоу-бизнес.

Она ничуть не изменилась. На ней было платье из серого атласа, очень обтягивающее на бедрах, но закрывавшее шею. На своих высоченных каблуках она была почти одного роста со мной. Я нашел, что Аньес стала еще более сексапильной, и спросил ее, как это Брюс оставляет ее одну, доступной для всяческих притязаний. Она быстро вернула меня к действительности:

— Скажите, дорогой мой, вам случается открывать глаза? Мы на двадцать пять лет старше, чем девять десятых этого стада. Если мне что и предложат, то это будет кресло, чтобы я могла упокоить там мою старость. Что касается Брюса, то он где-то там.

Сделав неопределенный жест рукой, как будто показывая, где находится гардероб, Аньес произнесла последние слова безразличным тоном женщины, которая даже не слушает то, что говорит. Этот подход к интересующему меня вопросу вызвал у меня восторг. Похоже, место освободилось. Как настоящий журналист, я продолжил расследование.

— Я, наверное, слишком много читаю «Вот так!». Я думал, что у вас настоящий медовый месяц, — сказал я, посмотрев на Аньес.

— Вам лучше бы не воспринимать буквально все, что публикуете вы и ваши собратья по перу. С нашей последней встречи я стала на месяц старше, вот и все.

Она всех нас рассматривала как отработанный материал, говорила ледяным голосом, но при этом улыбалась, что сулило многообещающие перспективы. Естественно, я и не думал менять тему разговора и продолжил разрабатывать эту золотую жилу:

— А я уже подыскивал подарок на свадьбу и заголовок для обложки журнала.

— Об этом больше не идет речи, дорогуша. Период притирки заканчивается, и эти американские модели действительно мне не подходят. Брюс — это своего рода внедорожник для деревенщины со Среднего Запада, а я думаю, что предпочитаю старые европейские «ягуары».

Решительно, с женщинами никогда не надо забывать, что за красивыми губами скрываются зубы. Только вдруг эта физиологическая особенность стала согревать мне сердце. Вообще-то я вижу свою личную жизнь в мрачных тонах. Небольшое облачко, и солнце скрылось. Но тут ничего похожего. Маленький луч солнца — и все осветилось. Когда Аньес попросила меня принести ей бокал шампанского, я уже строил планы в отношении кометы. Продолжение исповеди Аньес меня обрадовало. Полиции следовало бы давать подозреваемым в преступлении людям шампанское «Моэт и Шандон» во время допроса. Аньес открыла шлюзы:

— Американцы — это американцы. Когда все блестит, это вас ослепляет, но на всех этажах света нет. У Брюса цивилизованный вид, но он остается крестьянином. Нам с ним не о чем говорить.

— Ну что ж, тем лучше, он не будет вам докучать. За мужчину выходят замуж не за его разговоры.

— Мой милый, какова бы ни была причина того, почему выходят замуж за мужчину, она быстро увядает. Но Брюс… мне обидно упускать его. Я жила десять лет на то, что удалось вырвать у первого мужа, и хотела бы повторить этот подвиг.

— Это не слишком нравственно.

— Это вы, журналист, говорите мне о морали? Забудьте это слово. Произносить в разговоре со мной это слово равносильно тому, чтобы устраивать перекличку в лицее в разгар летних каникул. Мне сорок три года, и в Париже я одна. В моем возрасте искать любви — это все равно что искать работу. Хуже всего то, что я подцепила его, эту деревенщину. Но все всегда одинаково: в последний момент я сломалась. И потом, я не хочу покидать Париж.