Однажды в Лопушках - [62]

Платье из серого сукна.

Дорожку вышивки по подолу. И серые круги пялец, что зажимали лен. Голос тихий…

— Иголочка вверх, иголочка вниз. Смотри, запоминай… узор не суть важен, главное, что сама ты в этот узор вложить желаешь. Мысли твои, эмоции. Их и пришиваешь.

Бабушка изготавливала обереги, те самые, эффективность которых наукой не доказана, вот только ехали за ними со всей страны, да записывались наперед.

— Вот… я тогда-то не в самых лучших отношениях с матушкой была. Думала, что она не понимает. Все дети отчего-то думают, что родители их понять не способны. Особенно, когда дело любви касается.

Тетушка на неё похожа.

Тот же мягкий овал лица, те же крупные аккуратные черты.

И взгляд. И жесты. И…

А я выходит, не их гнезда.

— Еще мне всегда казалось несправедливым, что к сестрице моей Аленушке она иначе себя держала. С меня требовали, а ей дозволяли… и когда Аленушка заявила, будто в Москву учиться поедет, матушка лишь благословила её. А меня вот долго-долго отговаривала, что, мол, не надобна мне учеба.

— Обидно, — осторожно заметила я.

— А то… нет, не подумай, я Аленушку любила. Невозможно её было не любить. Она была яркая-яркая, что огонек… я же иная. Тогда-то и не задумывалась, отчего так.

Я все-таки откинула крышку, заглянув внутрь.

Черный бархат, тот самый, настоящий, который на старинных нарядах. И годы нисколько не повлияли на ткань. Но так заговоренная… она мягкая, шелковистая, так и хочется прикоснуться.

— Потом уж я поняла… там, в городе, мне было тяжко. Наши корни здесь. И только из упрямства держалась, не бросила. Все хотелось доказать, что и чего-то достойна, а не только того, чтобы быть сельской ведьмой.

Тетушка не торопила.

Я не торопилась.

Коснулась того, что лежало внутри. И камни полыхнули огненным цветом, признавая мое право их трогать.

— Потом… потом распределение и отработка. И любовь. Возможно, сложись все иначе, я бы и вовсе не вернулось, но… одно к одному.

— А мама?

— У неё все получалось легко. Дар был ярким… и мне бы тоже задуматься, откуда, но отца, так уж вышло, мы не знали, вот и решила, что она в него пошла.

Как и я.

Я вытянула браслет-змейку. Камни алые, камни прозрачные, что вода. Рубины? Алмазы? Оправа ледяная согревается моим теплом, а браслет обвивает руку, ластится, жалуясь, что давно-то о нем позабыли, что…

— Аленушка горела… и любовью тоже. Тот человек, которого она встретила, оказался не самым порядочным. Так она сказала. Замужем она никогда не была, да и имени мне, уж прости, не называла.

— То есть, про рано погибшего…

— Не говорить же ребенку, что отец его — сволочь, — резонно заметила тетушка. — Да и… тогда мне еще подумалось, что родовое проклятье виновато.

— Проклятье?

Еще и проклятье. Эк меня предки-то одарили. С обеих, стало быть, сторон. И запретный артефакт, и проклятье, и драгоценности вот, чую, тоже с подвохом.

— Никто-то из женщин нашей семьи счастлив в браке не был… да и вовсе в браке, сколь помню, не был.

Я раскрыла рот.

И закрыла.

Вместо этого вытащила серьги. Те же алые камни, вставленные в полукружья из алмазов.

— Ты поэтому дядьку Свята не подпускаешь?

— Не только. Но то тебя не касается, — строго сказала тетушка. — Что до прочего, то… со мною, видишь, приключилось то же, что с Аленушкой.

— А она… она и вправду умерла?

Нет, надо же уточнить на всякий случай, а то ведь с этими родовыми тайнами всякое случится может.

— И вправду, — тетушка отвернулась, скрывая слезы. А я сделала вид, будто бы не вижу их. — Я была рядом. Я…

— Что случилось?

— Толком не знаю, — призналась она. — Она позвонила мне, умоляя приехать. Поторапливала. Я и приехала, бросила все, примчалась, да… опоздала. В квартире Аленушки не было.

Она замолчала ненадолго.

— Там царил полнейший беспорядок. И пусть моя сестра не отличалась хозяйственностью, однако подобного она не допустила бы. Складывалось ощущение, что квартиру обыскивали и весьма тщательно. После выяснилось, что пропали некоторые вещи, в том числе документы. И следователь, который занялся этим делом, решил, что Аленушка сама сбежала. Ведь вещи-то исчезли личные.

Ожерелье походило на змею. Тонкое, в палец толщиной, оно было сделано как-то так хитро, что ни звенья, ни крепления между ними видны не были, и казалось, будто бы эта вот змея переливается, переползает с пальца на палец.

Только камни пылают ярко.

— Её и искать-то не хотели. И не стали бы, но… друг помог.

— Нашли?

— В больнице. Неизвестная. Поступила с травмой головы. Вероятно, стала жертвой ограбления. Она пробыла несколько дней в коме. Её пытались спасти. И врачи были хорошими, но… отек мозга, необратимые повреждения.

Слушать об этом было тяжело. Нет, я знала, что мать моя умерла, но вот знание это было абстрактным. А теперь вот конкретизировалось, выходит.

— Их искали? Тех, кто ограбил?

— Искали. И даже кого-то нашли, правда, тот человек до суда не дожил. Наркоман. И по показаниям его, он просто искал деньги на новую дозу. Аленушка же сопротивляться вздумала, вот он её и…

— Ты не веришь, — сказала я тихо.

— Нет.

— Почему?

Ожерелье переливалось. Лед и пламя. Несочетаемые стихии, как нам говорили, а тут вот они дополняли друг друга.