Однажды на краю времени - [134]
Ух ты. Вперед.
По дороге Марта продолжала беседовать со своей галлюцинацией, или мечтой, или чем там еще. Иначе слишком уж скучно.
Скучно и чуть-чуть страшно.
– Если ты машина, какая у тебя задача? Зачем тебя сделали?
– Знать тебя. Любить тебя. И служить тебе.
Марта удивилась, а потом вспомнила долгие рассказы Бертон о католическом детстве и рассмеялась. Это был парафраз ответа на первый вопрос Балтиморского катехизиса «Зачем Господь сотворил человека?».
– Тебя послушать, так у меня мания величия должна начаться.
– Машина. Ты. Создатель.
– Не я.
Некоторое время Марта шагала молча. Но потом тишина стала действовать ей на нервы.
– Когда я тебя якобы создала?
– И до созданья человека. Десятки миллионов лет прошли. Лорд Альфред Теннисон.
– Значит, точно не я. Мне-то всего двадцать семь. Ты меня явно с кем-то путаешь.
– Раньше. Подвижная. Разумная. Органическая. Жизнь. Ты. Подвижная. Разумная. Органическая. Жизнь.
Вдалеке что-то дернулось. Изумленная Марта вскинула голову. Лошадь. По равнине беззвучно неслась призрачная белая лошадь, хвост и грива развевались на ветру.
Марта крепко зажмурилась и потрясла головой. А потом снова открыла глаза. Лошади и след простыл. Галлюцинация. Как и голос Бертон – Ио. Марта собралась было принять еще метамфетамина, но все же решила отложить на потом. Надо продержаться как можно дольше.
Все это очень грустно: она раздувала воспоминания о напарнице до тех пор, пока та не выросла до размеров Ио. Вот бы порадовался Фрейд. Сказал бы, что она превратила свою подругу в бога, только чтобы оправдать тот факт, что никогда не сможет превзойти и победить Бертон. Еще сказал бы, что Марта не может смириться с тем, что кто-то просто лучше ее.
Шагнула, дернула, шагнула, дернула.
Ладно, да, у нее проблемы с собственным эго. Она амбициозная самовлюбленная сучка. И дальше что? Все это помогло ей оказаться там, где она есть. А была бы более благоразумной, до сих пор торчала бы в трущобах Левиттауна в каморке десять на восемь с общей ванной. И работала помощницей стоматолога. Тилапия на ужин, кролик по воскресеньям. К черту это все. Она жива, а Бертон – нет, так что победила как раз она, как ни крути.
– Ты. Слышишь?
– Не особенно.
Марта поднялась на очередной холм. И замерла. Внизу темнело огромное пятно расплавленной серы. Черное и громадное, оно разлилось по полосатой оранжевой равнине. Озеро. Визор высветил тепловую карту: минус 230 °F у нее под ногами и 65 °F на краю лавового потока. Красота. Расплавленная сера, конечно, еще горячее.
Озеро намертво преградило ей путь.
Они назвали его озеро Стикс.
Полчаса Марта, бормоча себе под нос, проверяла карты – пыталась выяснить, как же ее угораздило так сбиться. Хотя, конечно, все и так ясно. Брела столько часов, одна маленькая ошибка за другой, одна нога забирает чуть сильнее, с самого начала было понятно: рискованно идти по Юпитеру и Дедалу.
Ну вот, теперь и результат налицо. И Марта на берегу озера Стикс. Конечно, до цели не так далеко. Максимум три мили.
Ее захлестнуло отчаяние.
Озеро они окрестили еще во время первого облета системы Галилеевых спутников («картографической съемки местности», по выражению инженеров). Стикс был одним из самых значительных образований, не нанесенных на карты во время спутниковой съемки или наблюдений с Земли. Холз еще решил, что разрослось озеро до своих нынешних размеров за последние лет десять. А Бертон думала, как здорово будет его проверить. А Марте было плевать, лишь бы не бросили одну на корабле. Так что они добавили Стикс в маршрут.
Марта так рвалась поучаствовать в первой высадке, так боялась, что ее оставят наверху, что когда она предложила сыграть в «камень-ножницы-бумага» и решить, кто будет дежурить на орбите, Бертон и Холз дружно рассмеялись.
– Побуду вашей мамочкой, – великодушно согласился Холз, – на этот раз. Бертон будет сидеть наверху, когда отправимся на Ганимед, а ты – на Европе. Честно?
И он взъерошил ей волосы.
Марта испытала огромный приступ облегчения и благодарности, но одновременно почувствовала себя униженной. Какая ирония. Теперь получается, Холз (уж он-то бы точно не сбился с курса и не притопал к Стиксу не с той стороны) и вовсе не спустится на поверхность. Во всяком случае, не в этой экспедиции.
– Глупо, глупо, как глупо, – пробормотала Марта, распекая неизвестно кого – то ли Холза, то ли Бертон, то ли себя саму.
Двенадцатимильный Стикс имел форму подковы. Марта стояла как раз у внутренней ее дуги.
Ей ни за что не успеть вернуться по собственным следам, чтобы обойти озеро, – кислорода не хватит. Сера была достаточно плотной – казалось бы, бери и плыви, – но одновременно слишком вязкой: радиаторы мигом забьются и скафандр выгорит изнутри. А еще слишком горячо. А еще тут наверняка есть течения. С таким же успехом можно утопиться в липкой патоке. Медленно и печально.
Марта села и расплакалась.
Через какое-то время она взяла себя в руки и начала ощупью искать то место, где скафандр подсоединялся к баллону с воздухом. Соединение можно было отщелкнуть. Конечно, там стоял предохранитель, но те, кто работал с такими скафандрами, прекрасно знали: если большим пальцем придержать предохранитель и резко дернуть за шланг, весь воздух выйдет из скафандра меньше чем за секунду. Шальные молодые астронавты во время тренировок, если кто-то делал совсем уж несусветную глупость, обычно так и показывали: большой палец прижать и кулак вниз. Называлось это «самоубийственный рывок».
