Однажды мы встретились - [63]

Веранда была прокалена насквозь, пахло здесь перегретой, подтекающей краской, горячей пылью улицы и привядшими флоксами. Но все-таки, стоя у открытого окна, Игорь с мгновенной и тоскливой ясностью вспомнил, почти увидел за ним грозди мелких темно-фиолетовых ягод с налетом сизой металлической мути, нестерпимо кислых, и еще, тут же — шершавые лозы, остатки крупной ржавой листвы, октябрьский ветер, свистевший и тенькавший стеклами.

Еще не ходила сюда электричка, не было дачников, и Кузино, где он жил, было еще отдельной деревней за небольшим леском; они учились то ли в четвертом, то ли в пятом, школа была в бревенчатом бараке. Сюда он забегал рано утром, топтался на широкой влажной тряпке, чтобы не наследить, отогревал уши и ждал Вадьку. Дом этот тоже не был еще дачей, здесь жили круглый год.

— О чем задумался, Игорек? — позвала Вера.

— О винограде.

— Да, отцы ели виноград, а у детей оскомина, — провозгласил Вадька, неся к столу стаканы и запотелый кувшинчик морсу. — Прошу, господа. Уфф!..

Когда-то любил он вот так же, ни к селу ни к городу выпалить какую-нибудь «вумность» и так радостно, вкусно захохотать, что через полминуты вся компания лежала впокатушку. Теперь только вздохнул.

— А мы вот говорим здесь, какой Игореха молодец, — сказала Вера. — Возраст его даже красит, а?

— Еще бы! — отозвался Вадик. — Я его едва узнал, когда встретил, — идет красавчик, сияет. Думаю: Игорь — не Игорь? Да, Людочка, — вздохнул он, — в жизни нашего брата от вашей сестры многое зависит. Я вам скажу…

Игорь мимовольно напрягся, опять чувствуя в висках молоточки неясной тревоги. «Господи, да зачем же он? — подумал, быстро и незаметно взглядывая на жену. Она все улыбалась, но уже, показалось ему, как-то замороженно, отрешенно. — Ей же неприятно, ясное дело. И вообще, ничего не надо сравнивать с тем, что было. Неужели он не понимает?»

— Я смотрю, у вас тут перемены везде, — сказал он поспешно. — Обои вот понаклеили. А голое-то дерево красивей, а?

— Возни меньше, — пояснила Вера. — Дачу вообще гораздо лучше снимать, чем иметь.

— Браво! — деланно хохотнул он и даже прихлопнул себя по коленке. — Ты прямо фразами Полины Карповны заговорила.

— Разве?

— Н-ну?!

— Точно! — заулыбался Вадик. — Мама всегда стонала, дескать, дом — это такая обуза!

— Прекрасно! — еще более оживился Игорь. — За перекличку поколений непременно требуется выпить!

Он налил морс в стаканы и галантно поставил один из них перед Верой.

— Верунчик, я предлагаю тост!

— С морсом? — засмеялась она.

— Жара, Верунчик, в жару нет напитка прекрасней… — он остановился, набрал в грудь побольше воздуху. — Вот, ребята, сколько у каждого отшумело, какие у всех перемены! Эпоха канула! Динозавры вымерли! Но все-таки, все-таки, ребята, мы — вот они мы! Стоит за это, а?

Он затеял этот маленький театрик с тостом, чтобы отвлечь Вадьку, не дать ему сказать о прошлом что-то очень, быть может, ненужное, но, уже говоря, почувствовал вдруг, что и должен был сказать что-то этакое, что восторг его самый настоящий, и лучшей минуты для этого восторга может уже и не быть.

Вера всплеснула руками:

— Конечно стоит! — схватила стакан. — Ну…

— Узнаю! — Вадька поспешно поднялся, тяжко скрипнув креслом. — Узнаю лучшего тамаду политеха. Только минутку, друже, минутку! Что ж это я, как же… — засуетился он. — Надо же Жанку, сразу надо было, нельзя же!

— Какую Жанку? — сказал Игорь с невольным неудовольствием человека, в чью высокую, светлую минуту вторгается что-то совсем неподходящее.

— Что значит какую? Я тебе не говорил разве, что у нас…

— Жабку, что ль?

Короткий смешок колыхнул Вадькино пузо.

— Тс-с! Это ты не моги. Она теперь солидная мать семейства и не позволяет таких, знаешь ли, вольностей.

— Да-да, ты говорил… — вспомнил Игорь.

Жабка — это было что-то совсем смутное и, кажется, неприятное из дальней дали отрочества, детства даже. «Не надо ее сюда, — хотел сказать он. — Зачем?»

Но высунувшийся в окно Вадик уже звал каких-то Юрку, Кольку; тотчас во флоксах мелькнули и исчезли с веселым криком две рыженькие головенки, а через пару минут на веранде появилась и Жабка, то бишь Жанна Дмитриевна Зыбченко.

— По мужу, Игорек, я Зыбченко. Зыб-чен-ко! — зачем-то по складам радостно повторила она.

Она была в брюках, мужской полосатой рубашке, в очках с золотыми дужками — маленькая и скорее худая, но широковатая женщина с нескладно длинными руками, совсем незнакомая… И все ж, случись, Игорь, черт побери, узнал бы ее в тысячной толпе, несмотря ни на какие годы, потому что рот был все тот же. Она весьма искусно красила его, только самую середку тонких, подвижных губ, но стоило ей улыбнуться или заговорить, и сразу видна была прежняя Жабка.

— Как живешь? — спросил Игорь.

— Отлич-чно! — со вкусом пропела она. — Вадька тебе небось уже рассказал. Хорошая работа, чудесные дети, муж…

— Не то слово — муж! — сказала Вера. — Даже сюда, на дачу, он без цветов не является, представляешь?

— А как ты, Верунчик, думала? — растягивая рот, пропела Жанна. — У меня — не у тебя. Зыбченко дрессированный. Я его вот так, — и потрясла над головой кулачком.

Игорь не удержался, захохотал — вспомнилось, как когда-то она скакала по этой веранде, воинственно припевая: «Замечательно живу, Вадьке ухи оборву, Игорехе выбью зуб и нарву обоим чуб…» И еще — как Полина Карповна вносила ее письма…