Однажды днем, а может быть, и ночью… - [19]

— Он какой-то загадочный.

— Ты так думаешь?

По долине пронеслась «скорая помощь», он разглядел ее и расслышал сирену, — словно едет спасать его. Над ним стояла полная луна, светили звезды, равномерно распределенные по небу.

Он зашел в дом, вышел из себя и смешался с толпой.

Все были на «ты».

Сузанна притащила с собой какого-то писателя, который только что в составе делегации австрийского канцлера побывал в Пекине и собирался на Кубу, о чем Франц не узнал, поскольку не поговорил с Сузанной, а она с ним; остальные пришли со своими консультантами по финансовым вопросам, психотерапевтами, оперными певцами и певицами, имеющими консерваторские дипломы.

— А ты?

— Я… — протянул Франц, словно вынужден просить извинения за то, что пришел один.

Словно самое главное — это похвастаться спутницей или спутником жизни, как сувениром из далекой страны.

Поняв, что ни она, ни он не придут, он решил быстренько напиться и развеселился, как в старые добрые времена. И вскоре уже сидел в кругу бывших одноклассников, вошел в раж и стал рассказывать о своем детстве, о том, как мать целыми ночами вопила: «Врет!» — а отец немного погодя откликался: «Пошла к черту!»

«Всякий раз, когда я занимаюсь любовью, — сказал он под конец, — я думаю о тебе, Ханс, дорогой». И Ханс засмеялся, покраснел и уже готов был поверить. Но Франц еще не закончил фразу: «Всякий раз, когда я занимаюсь любовью, я думаю о тебе, Ханс, чтобы оттянуть оргазм».

Таково было его последнее слово.

Ночью ему приснилась госпожа Зенневальд, она стояла перед ним и улыбалась. Сколькими прекрасными мгновениями детства он был ей обязан; например, когда, одной рукой передавая ему воздушное пирожное с шоколадом, она другой брала плату — шиллинг. И другими мгновениями блаженства, навсегда превратившими для него Глоггниц в некое подобие рая. Потом в один прекрасный день он потерял ее из виду. Ее, всю жизнь простоявшую за прилавком в магазинчике и служившую постоянным источником счастья для все новых и новых поколений детей, однажды сбила машина, и за рулем, может быть, сидел человек, для которого госпожа Зенневальд когда-то служила постоянным источником счастья. Как же, проснувшись, он тосковал по госпоже Зенневальд и тому ребенку, которого так легко было осчастливить воздушным пирожным с шоколадом.

Франц ни за что не хотел с ними завтракать и рано утром уехал. Он просто ускользнул, ни с кем не попрощавшись. Больше всего он боялся общего завтрака и перекошенных похмельных лиц. Самое ужасное в жизни — общий завтрак, он всю жизнь это подозревал.

До вокзала в Глоггнице Франц ехал на такси. Впервые в жизни он столкнулся с тем, что таксист потребовал задаток. Всего каких-нибудь тридцать лет назад здесь, в Глоггнице, он целых две недели изо дня в день оставлял на подоконнике кусочек сахара, потому что ему не хотелось радоваться миру Глоггница в одиночестве, вот он и клал на подоконник кусочек сахара, чтобы прилетел аист и принес ему братика или сестричку. Имя он уже придумал.

За окном поезда промелькнул дорожный указатель с надписью «Глоггниц». Во всех путеводителях значилось, что этот городок привлекал туристов «южной атмосферой», а Франц возмущался, до чего же не любят холод и зиму его соотечественники. Он давно полюбил все времена года и терпеть не мог людей, дрожавших и поеживавшихся рядом с ним, словно это от него исходит холод. Он не выносил людей, которые круглый год мечтают о пальмах и южных пляжах и только о том и думают, как бы уехать из родных краев и от него, Франца, и притворяются, будто вот-вот замерзнут.

Выпал снег. Из всех первых воспоминаний дороже всего ему были, наверно, первая земляника и первый снег. Тосковал он по пальмам, а ностальгию испытывал по снегу. Он разрывался между морозными цветами на стекле и пальмами. Еще один симптом шизофрении — он не мог выбрать.

Он так стосковался по Вене, что не поехал домой, а остановился в отеле и стал из окна смотреть на возившихся внизу людей с лопатами для уборки снега и ломами для колки льда.

Из окна отеля он мог разглядеть фонтан, в котором в 1938 году, когда Гитлер объявил о вступлении Австрии в состав Третьего рейха, венцы от восторга купались голыми.

За оконным стеклом этот город, вечный источник его разочарований и страха, скуки, любви и тоски, а между ним и этим городом за стеклом тонкая решетка из прочного металла, наверно, чтобы нельзя было выброситься.

В Вене он побывал на последнем собеседовании в министерстве на Бальхаусплатц, а потом должен был лететь в Гавану, чтобы подготовить там визит делегации австрийских писателей. Ему предстояло повсюду сопровождать их и снимать для архива.

Кроме Фридерики Майрёкер[38] и Эрнста Яндля[39], он не знал никого в списке, который изучил вместе с министерским советником Смолкой. А потом улетел.

II

1

Он хотел пробыть там по крайней мере месяца три. Для начала в отеле «Инглатерра».

Преисполненный симпатии к кубинцам и кубинской революции, Франц приземлился в аэропорту Хосе Марти. Виски тоже подогрел эту симпатию.

Имя Фидель звучало как-то по-особенному, но Кастро был назван всего-навсего в честь святого Фиделиса Зигмарингенского, давным-давно убитого разъяренными крестьянами-кальвинистами в захолустном Чуре