Одиссея поневоле - [13]
С первыми проблесками рассвета адмирал приказал поднять паруса. Корабли обогнули юго-восточную оконечность острова, держась от нее подальше. Здесь из мутно-зеленых вод, как клыки, выступали белые рифы, у которых клокотал прибой.
Флотилия прошла вдоль южного берега и, миновав далеко вдающийся в море скалистый Юго-Западный мыс, вступила в тихие воды, омывающие западный подветренный берег острова.
С крутых, но не очень высоких береговых откосов сползали зеленые языки: лесов на острове было много. Кое-где прорывались к морю серебристые ручьи.
Но все еще приходилось вести корабли в полутора-двух милях от берега: цепь рифов непрерывно тянулась вдоль побережья. Милях в четырех от Юго-Западного мыса вдавался в море массивный береговой выступ. Близ него пристроилась гряда острозубых скал. Обогнув этот неприступный бастион, воздвигнутый природой, флотилия вошла в большой залив. Это была Бухта Четырех Ветров, два или три века спустя переименованная в залив Лонг-Бей.
Лучшего места для якорной стоянки нельзя было и пожелать. Адмирал ввел корабли в эту гавань.
А высадился он, должно быть, на расстоянии мили от селения. Выступ берега и гряда рифов замыкали бухту с юга, и никто в селении не видел, как подходили к гавани белокрылые корабли. Надо полагать, что наши рыболовы к тому времени еще не успели добраться до дому — каноэ Гуаяры не могло угнаться за быстроходной флотилией адмирала моря-океана.
Адмирал первым сошел на незнакомый берег.
Сошел с королевским стягом. Капитаны Мартин Алонсо Пинсон и Висенте Яньес Пинсон несли вымпел с литерами «F» и «Y».
На адмирале был алый шелковый кафтан, Педро Сальседо нес за ним узкополую шляпу, темно-малиновую, украшенную белыми страусовыми перьями.
Богу богово. Став на колени, первооткрыватели дальних «Индий» вознесли к чужому небу благодарственную молитву. Торжественные слова «Те Deum laudamus»[6] встревожили стайку чаек, с печальным криком они кружились над берегом.
Кесарю кесарево. Стяг воткнут в белый горячий песок. Чайки, скалы, ветер слушают гнусавый тенорок нотариуса Родриго де Эсковеды. Невнятно, скороговоркой он зачитывает акт ввода во владение их высочеств[7], королевы Кастилии и короля Арагона, новообретенные земли. Акт составлен по всей форме, отныне он будет приобщен к делам кастильской короны, отныне все обитатели этого острова — ее подданные и вассалы. И во имя и в честь Иисуса Христа, искупителя рода людского, присвоено этому острову название Сан-Сальвадор — святой Спаситель.
Мамоне мамоново. Во что бы то ни стало надо дознаться, есть ли на острове святого Спасителя золото. Обилен ли он? Смирный ли нрав у здешних жителей? Об этом думает адмирал, об этом беспокоится контролер Родриго Санчес де Сеговия (ему поручено самой королевой наблюдать за генуэзцем и отбирать в казну львиную долю богатств на новооткрытых землях). Семь часов утра. В Севилье полдень, в Риме час дня, в Москве и Стамбуле два часа, а в Казани и Астрахани три часа. Европа, старая Европа, служит обедни и дневные намазы. Европа бьет земные поклоны на церковных папертях, обманывает ближних на торжищах, муштрует солдат, собирает хворост для костров аутодафе, пишет кляузы. Европа еще не знает, что она приобрела первую заморскую колонию в Новом Свете.
Первая встреча
Вскоре на берег пришло множество жителей острова. То, что следует далее, это подлинные слова адмирала в его записях о первом плавании и открытии:
«Поскольку они держали себя дружественно по отношению к нам и поскольку я сознавал, что лучше обратить их в нашу святую веру любовью, а не силой, я дал некоторым из них красные колпаки и стеклянные четки, что вешают на шею, и много других малоценных предметов, которые доставили им большое удовольствие. И они так хорошо отнеслись к нам, что это казалось чудом. Они вплавь переправлялись к лодкам, где мы находились, и приносили нам попугаев и хлопковую пряжу в мотках, и дротики, и много других вещей и обменивали все это на предметы, которые мы им давали, как, например, на маленькие стеклянные четки и погремушки.
Но мне казалось, что все они бедны во всем. Все они ходят нагие, в чем мать родила, и женщины тоже, хотя я видел только одну из них, да и та была еще девочкой.
И все люди, которых я видел, были еще молоды, не старше тридцати лет, и сложены они были хорошо, и тела и лица у них были очень красивые, а волосы грубые, совсем как конские, и короткие. Волосы зачесывают они вниз, на брови, и только небольшая часть волос, и притом длинных, никогда не подстригаемых, забрасывается назад.
Некоторые разрисовывают себя черной краской (а кожа у них такого цвета, как у жителей Канарских островов, которые не черны и не белы), другие — красной краской, иные — тем, что попадается под руку, и одни из них разрисовывают лицо, другие же — все тело, а есть и такие, у которых разрисованы только глаза и нос. Они не носят и не знают (железного) оружия: когда я показывал им мечи, они хватались за лезвия и по неведению обрезали себе пальцы. Никакого железа у них нет. Их дротики — это палицы без железа. Некоторые дротики имеют на конце рыбьи зубы, у других же наконечники из иного материала.
