Одиссея поневоле - [11]

Также и адмирал, находясь на кормовой надстройке, видел в 10 часов вечера свет, но свет был так неясен, что, не желая утверждать, что (впереди) земля, адмирал вызвал Перо Гутьереса, постельничего короля, сказал ему, что он видел свет, и попросил его всмотреться (в даль). Тот, исполнив просьбу, также увидел свет. Сообщил об этом адмирал Родриго Санчесу де Сеговии, которого король и королева отправили в качестве контролера. Родриго Санчес до этого не видел света, потому что находился в таком месте, откуда нельзя было ничего приметить, но после того, как адмирал сказал ему о свете, они стали всматриваться и разглядели нечто подобное огоньку восковой свечи, который то поднимался, то опускался. Немногие сочли это признаком земли, адмирал же считал несомненной ее близость. Поэтому, когда призвали к «Salve»[3] (а молитву эту все моряки приучились повторять и петь на свой манер), все собрались, и адмирал попросил и предуведомил, чтобы хорошо отправляли вахту на носовой надстройке и пристально следили за землей, и обещал тому, кто первый увидит землю, тотчас же дать шелковый камзол, не говоря уже о других милостях, обещанных королями, то есть о 10 000 мараведи годовой ренты первому увидевшему землю.

В два часа пополуночи показалась земля в двух лигах (от кораблей). Убавили паруса и оставили парус «трео», то есть большой парус без бонет[4], и легли в дрейф до следующего дня.

Шел семидесятый, и последний, день плавания. Приметы близкой земли, приметы бесспорные, успокоили команды кораблей. Теперь все напряженно всматривались вдаль. Там, на западе, вот-вот должна была появиться желанная земля. Разумеется, привлекала людей и обещанная награда. Десять тысяч мараведи годовой пенсии для матроса — сумма изрядная.

Прежде спокойное, море в этот день волновалось и попутный восточный ветер дул с силой шторма.

Свет! Этот слабый, едва мерцающий огонек, заметил в 10 часов вечера сам адмирал. И не только он один. Видел свет постельничий короля Перо Гутьерес — единственный пассажир на кораблях Колумба, видел свет контролер Родриго Санчес де Сеговия. Правда, оба они видели то, что желал видеть адмирал, и их показания вряд ли следует принимать во внимание. Но вот что крайне существенно: независимо от адмирала и чуть позже матрос Педро Искьердо тоже увидел свет и крикнул: «Lumbre, tierra» (Свет! Земля!). Этот возглас подхватил юный паж Колумба Педро Сальседо, и адмирал сказал ему: «Знаю, я уже видел свет с земли и об этом говорил». В дневнике Колумба о Педро Искьердо нет ни слова, но Овьедо в своем труде упоминает об этом эпизоде.

Что же это был за свет? Американский адмирал Сэмюэл Морисон — а он повторил в 1939 году маршрут Колумба — полагал, что флотилия великого мореплавателя в 10 часов вечера 11 октября находилась в 35 морских милях (в 65 километрах) от берегов Гуанахани. «Даже свет маяка с прожектором в 400 000 свечей, маяка, возведенного на высоте 170 футов, невозможно разглядеть на таком расстоянии». Так утверждал Морисон. Он отвергал и другое предположение — будто на «Санта-Марии» видели огни факелов на гуанаханийских рыбачьих лодках.

В ночной лов лукайцы ходили, но не при штормовом ветре. И кроме того, трудно предположить, что люди с Гуанахани на своих утлых каноэ отважились бы удалиться от берега на тридцать — тридцать пять миль. Одним словом, тайна этого путеводного огонька остается неразгаданной, и мы вправе строить любые предположения.

Итак, заметив свет, адмирал еще четыре часа шел вперед. Луна уже клонилась к западу. Волны дробили и взрывали серебристые лунные дорожки. Чуть выше горизонта мерцала Полярная звезда, заходил за горизонт Юпитер. Восток тонул во мгле, запад тускло сиял в свете ущербной луны.

Родриго Бермехо, он же Родриго де Триана, он же Родриго де Севилья[5], матрос «Пинты», сообщил о ней криком «Tierra! Tierra!» А увидел он белую скалу и темную полоску берега.

Экипажу была дана команда убрать паруса и лечь в дрейф.

До Гуанахани оставалось 5–6 лиг.

Столица Острова Людей лежала на его западном, подветренном берегу. Восточный, наветренный берег, открытый свежим пассатам и неистовым ураганам, был не заселен. Здесь, близ одиноких шалашей-барбакоа, стояли на приколе рыбачьи каноэ. В ясные дни рыболовы из селений подветренного берега отправлялись отсюда в походы, держа курс на восток.

Великий жрец Гуаяра был завзятым рыболовом. Рыболовом по страсти. Он знал все приемы и уловки гуанаханийских листригонов, он ловил рыбу сетью, охотился на нее с прилипалой-гуаиканом, глушил ее колдовской травой-баягвой, от которой она чумела и всплывала вверх брюхом, и тогда брать ее можно было голыми руками.

Отраднее всего был для Гуаяры лов ночной. И обязательно у наветренного берега, вдоль которого ходили косяки макрели и тунцов. Там же водились и рыбы покрупнее, нередко встречались огромные черепахи, а на рифах было сколько угодно крабов и лангуст.

Вечер был тихим, но на следующий день с раннего утра подул крепкий ветер, как всегда, с восхода. На небе же не было ни единого облачка, и, хотя высокая волна опасна даже для больших каноэ, Гуаяра решил отправиться на лов.