Одиссея Гомера - [81]

Мне выпал щедрый дар: я могла видеть — видеть то, что наполняло меня радостью, а это дано не каждому.

Что мне мешало сделать шаг навстречу — все то же предположение: пожизненные обязательства — не совсем то, что нужно самому Лоренсу. Еще меньше было причин думать, что той самой была для него я. И вот теперь эта, другая женщина, Дженни или Джанетт, как там он говорил… Но что удивляться, ведь, насколько я знала, он никогда не думал о наших отношениях как о чем-то большем, чем дружба. Хотя, может, и думал. Да, теперь я была почти уверена: точно думал, но думал, наверное, еще три года тому назад. А что он думал сейчас — как это узнать? Что меня приводило в отчаяние, так это то, что вот-вот — и я потеряю своего лучшего друга. Не знаю уж, как там у нас сложилось бы, если бы я набивалась к нему в «подружки». Скорее всего — никак. Но и заставить себя поговорить с ним после того, как он рассказал мне о «той женщине», я тоже никак не могла. Но, как я ни боялась сделать первый шаг, а пути назад у меня уже не было. Стоять же на месте и ничего не делать было равносильно тому, что пятиться назад.

И тогда я действительно сделала то, чему и впрямь научил меня Гомер: иногда, чтобы чего-то добиться, нужно прыгнуть — прыгнуть вслепую. Именно Гомеру я обязана главными прозрениями в своей жизни. Он научил меня той простой мудрости, что любовь того, кто верит в тебя и в кого веришь ты, способна заставить тебя совершить невозможное. Может, когда-то я и решила для себя, что Лоренс, как и я, еще встретит свою любовь и будет счастлив, но не со мной, а с ней, так же, как и я — с другим, а вместе нам быть просто не суждено. Но где и на каких скрижалях это высечено?! Не кто иной, как Гомер, был живым опровержением самых мрачных предположений о беспросветно несчастливом будущем, поправ своей жизнерадостностью весь, казалось бы, здравый смысл житейской мудрости. Разве не должен был он влачить жалкое существование, опасаясь всех и вся? А он — не бежал от жизни, он — побеждал в ней, и своими, пусть и маленькими, но ежедневными победами завоевал право торжествовать над своими бедами.

Из людей я знала лишь одного, кто напоминал бы мне Гомера — то был Лоренс. Как и в Гомере, в нем было что-то настоящее, неиспорченное, что поднимало его над обыденностью и позволяло торжествовать там, где менее сильные перемалывались в муку в мучительном однообразии житейской суеты. То было редкое качество, которое я не только ценила в других, но и хотела бы развить у себя. Вот почему именно Лоренс и Гомер стали той скрепой, которая сшивала мою жизнь воедино.

У меня было несколько вполне разумных доводов, почему мы с Лоренсом не пара; но точно так же мой разум протестовал и против того, чтобы брать слепого котенка, что говорит лишь о том, что не всегда стоит прислушиваться к голосу разума и что искомое может оказаться вовсе не там, куда ведет тебя благоразумие. Именно с Гомера и начался мой путь к переоценке ценностей. Когда я встретила его, мне открылись врожденная отвага и способность радоваться всему на свете, и тогда я поняла: если ты видишь в другом что-то такое, по-настоящему стóящее, то вовсе не нужно искать причины, чтобы отказаться от того, что могло стать твоим. Если ты понял, что это того стоит, нужно его принять, быть сильной и выстроить свою жизнь вокруг того, что дорого тебе. А все остальное — приложится.

Если ты поступишь именно так, ты уже начинаешь становиться человеком, которого тебе есть за что уважать.

Гомер научил меня и тому, что, чем выше риск, тем больше радость преодоления. На свидания я бегала лет с пятнадцати, но за все эти годы мне и в голову не приходило решиться на такой дерзкий шаг, как признание в любви. Я оставляла право на этот поступок другой заинтересованной стороне. Впрочем, потенциальная награда, на мой взгляд, никогда не оправдывала такого риска. Сейчас, когда Лоренс решил встречаться с другой женщиной, причин считать риск оправданным было еще меньше, более того, успеха я боялась даже больше, чем провала. Перспектива поднять трубку и сделать один-единственный звонок, который, если все пойдет так, как надо, полностью перевернет твою жизнь, меня не пугала — она меня ужасала. Но если не одолеть свой страх, тогда он одолеет тебя, а жить в постоянном страхе — разве это жизнь? Это доказал мне Гомер.

Воскресным утром в начале октября я зажмурилась и решилась сделать прыжок. В том смысле, что я набрала номер Лоренса и высказала ему все, что накипело.

— Слушай, — начала я, — тут вот какое дело. Мне нужно кое-что тебе сказать, но, если ты относишься к этому как-то иначе, я, честно, не обижусь… — Я помолчала, не зная, как продолжить. Я ощутила, что уже оторвалась от земли и идти на попятную поздно, я куда-то лечу, но где и как приземлиться — не знаю. — Я думаю, я испытываю к тебе чувства, которые нельзя назвать просто дружескими. Не в том смысле, что… а совсем наоборот. Я, конечно, пойму, — не очень-то складно ускорилась я, — но если я тебе не без…

— Не без… — прервал меня Лоренс. — И давно. Всегда.

Мы долго болтали, вернее, больше смеялись, а если и говорили, то невпопад. То был разговор, который, раз мы на него решились, уже представлялся нам неизбежным, и теперь было даже непонятно, как и почему мы хотели его избежать.