Одиссея Гомера - [65]

Несмотря на многотысячную толпу, на мосту стояла странная тишина. Слово «террористы», произносимое шепотом, то и дело долетало до моих ушей, и постепенно мысль о том, что здесь замешаны именно они, перестала казаться мне такой уж нелепой. Затем кто-то рядом сказал: «Они, чего доброго, еще и мост взорвут».

На первый взгляд, эта мысль настолько выходила за рамки здравого смысла, что казалась злой и неуместной шуткой: кому могло хватить ума и дерзости взорвать Бруклинский мост, исчезновение которого с карты Нью-Йорка и представить было нельзя.

Но мысль изреченная начинает собственный путь и порой овладевает умами. Не желая, чтобы она овладела и нашими умами, мы с Шэрон предпочли обсуждать вероятность наличия свободного номера в «Бруклин Мэрриотт», попутно составляя список тех, кого мы собирались пригласить, и прикидывая, не лучше ли запастись алкоголем заранее, чтобы не переплачивать втридорога в гостиничном баре. Всемирный торговый центр находился у нас за спиной, а впереди тянулся Бруклинский мост, который тысячи людей считали единственной дорогой к спасительному убежищу. Пока мы шли и разговаривали как нормальные люди о нормальных вещах, мир тоже представлялся нам нормальным.

Воздух над мостом уже был напитан едким запахом гари. Рядом с нами, прихрамывая, брела женщина, которая с вымученным юмором, для того чтобы придать себе смелости, пожаловалась вслух: знала бы, что так будет, надела бы не туфли, а что-нибудь более подходящее. Мы с Шэрон сочувственно улыбнулись ей и уже собирались ответить, когда, растолкав нас, мимо пронесся мужчина.

— Они подорвали Пентагон! — кричал он. — Подорвали Пентагон!

И тут послышался чудовищный нарастающий стон. Мост задрожал, передавая вибрацию от ступней вверх по ногам. Они взрывают мост! Они взрывают Бруклинский мост! Раздались визг и крики, началась толчея; люди пытались бежать, но натыкались на других людей, те падали, а люди за ними спотыкались о лежащие тела и тоже падали; мы с Шэрон схватились друг за друга, чтобы хоть как-то удержаться на ногах. Мне тоже хотелось закричать, но на крик не хватало воздуха, я задыхалась. Воздуха не было. Нигде. Бруклинский мост рушился, разваливался на глазах, а я стояла на нем!

Каждый мой мускул, каждое сухожилие напряглись, чтобы выдернуть меня из того места, где я оказалась. Но тело отказывалось слушаться: конечности дрожали от напряжения, как перед взлетом, в отчаянной попытке помочь мне вырваться на простор и улететь как можно дальше; мои ноги словно приросли к мосту.

Перед моими глазами пронеслись кадры, не из моей жизни, а из черно-белого, с зернистым изображением, документального фильма о Холокосте. Словно наяву, я увидела группу старых евреев, выстроенных вдоль стены. Каждый из них держал за руку стоящего рядом, и все они читали молитву — молитву, которую все евреи читают перед смертью. Я слышала их голоса так же отчетливо, как и все голоса вокруг; а затем я услышала и свой голос — как будто отделенный от меня, снисходящий извне, сиплый и чужой, вторящий им: «Sh’ma Yisrael, Adonai Eloheinu, Adonai eh-chad…»

И вдруг все замерло. Будто все мы были подсоединены к единому источнику питания, который кто-то взял и — выключил. Внезапно все поняли, что мост и не собирается рушиться: он стоит как стоял, не разламываясь пополам и не сбрасывая никого в воды Ист-Ривер. И вновь все в едином порыве — так, словно все мы составляли частички единого целого — разом повернули головы в сторону города, из которого бежали.

Одна из башен торгового центра оседала прямо на наших глазах. Какой-то миг — и от нее ничего не осталось, кроме зияющей дыры в небе. Если дым от пожара был черным, то теперь над местом падения поднимался светло-бежевый столб. Какое-то время он стоял в воздухе, поражая совершенством очертаний, словно тающий след фейерверка в сверкающем голубом небе.

— Все это ничего, — сказала я Шэрон. — Все — ничего. Это просто упала башня.

Я знаю, это прозвучало нелепо, как и многие слова в тот день. Что значило «ничего», когда упала башня Всемирного торгового центра?! И, тем не менее, в тот миг и впрямь сказать «ничего» было все равно что ничего не сказать — не только потому, что никто не взрывал Бруклинский мост, но еще и потому, что в этом выражении имелся хоть какой-то смысл. Здания горят, а сгорев — падают. Как там говорится: «сгореть дотла»? Сама я такого никогда не видела, но это выражение слышала не раз. «…сгорело дотла, — утверждал какой-нибудь репортер. — Четыре команды пожарных, прибыв на вызов, оказались не в силах побороть бушующее пламя, и здание склада выгорело дотла». «Дотла» означало лишь одно: от здания ничего не осталось. Такое случалось постоянно, и все это знали и понимали, что в данном случае это «ничего».

Но только не сейчас. Потому что какую-то долю секунды спустя мой мятущийся мозг пронзила одна, но поглотившая все остальные, мысль: в здании оставались люди. Все надежды на спасение — пока горел огонь, но здание стояло, — рухнули. И вновь, не отдавая себе отчета, я стала молиться: «Yitgadal v’yitkadash sh’mae raba…» То была еврейская поминальная молитва.