Одиссея Гомера - [46]

— Хорошо, мэм, я высылаю патруль, — ответила оператор. — Оставайтесь на связи…

Однако дослушать ее указания до конца мне не удалось, потому что в этот самый момент преступник кинулся прочь. А за ним, задрав хвост, побежал и Гомер.

— Гомер!!! — Визг, вырвавшийся из моей груди в это мгновение, оглушил меня саму, поскольку никогда раньше я так не кричала. Крик буквально разорвал мне горло до крови: «Гомер, нельзя!»

Я отшвырнула трубку телефона и бросилась за ними.

Как бегуны, которые изо всех сил рвутся к финишу, в моей голове, обгоняя друг друга, пронеслись два разных, отчетливых страха. Первый — что Гомер настигнет грабителя. Кто знает, что сделает этот тип, когда увидит, что Гомер опять нацелился когтями ему в лицо?

Страх второй бежал более длинную дистанцию: что, если Гомер вслед за грабителем проскочит в лабиринт бесконечных коридоров нашего дома и не найдет дороги обратно? Что будет с ним тогда? И что будет со мной? Картины одна страшнее другой разворачивались в моем воображении, и я лишь подивилась тому, насколько глубоко страх потерять Гомера затаился у меня в подсознании в готовности выплеснуться криком наружу или кольнуть меня в самое сердце, даже не предупреждая о своем приходе.

Гомер успел выскочить за дверь и пролететь еще футов шесть по коридору, прежде чем я его поймала. Обернувшись, чтобы проверить, не воспользовались ли две другие мои кошечки случаем тоже выскользнуть в открытую дверь, дабы самим убедиться, что грабитель и впрямь убежал, я упустила момент и лишь услышала, как в дальнем конце коридора хлопнула дверь запасного выхода.

Я сгребла Гомера в охапку. Его сердце выбивало стаккато, и это напугало меня, хотя и у меня сердце колотилось, словно молот, бьющий по наковальне, когда заготовку раскаляют докрасна. Гомер отчаянно сопротивлялся, размахивая передними лапками с выпущенными коготками, и брыкался задними, оставляя у меня на предплечьях длинные кровавые следы. Он пришел в себя лишь тогда, когда я вернулась в квартиру, закрылась на все замки и довольно грубо стряхнула его на пол.

— Если я говорю «нельзя», это значит — «нельзя», несносный ты кот! — накинулась я на него.

Гомер дышал тяжело и часто, его грудная клетка расширялась и опадала, не успевая набрать воздух. Наконец он глубоко вздохнул и слегка склонил голову набок, прислушиваясь к моему голосу.

Всякий раз, когда Гомер так делал, у меня ныло в груди от ощущения, что, даже не разбирая слов, он хочет меня понять. Так было и сейчас, когда он задрал мордочку, вслушиваясь в мои крики. С одной стороны, все его инстинкты хором говорили ему, что он поступил правильно: он услышал угрозу, он защитил свою территорию и прогнал врага — как иначе он мог поступить?

С другой стороны, перед ним стояла мамочка и кричала на него так, как никогда раньше. Похоже, она считала, что он сделал что-то не так. Совсем не так. Так кто же прав?

Гомер даже не попытался маленькими шажками, словно извиняясь, подобраться ко мне, как он обычно делал, когда я была зла. Он просто сидел, обвив хвостом передние лапки, словно египетская статуя кошки, охраняющей гробницу, которую я видела на фотографиях.

Мне вдруг вспомнился эпизод из романа «По ком звонит колокол». В очередной стычке с фашистами в испанскую гражданскую войну группа оборванных крестьян понесла тяжелые потери. Среди павших в бою был и конь пожилого крестьянина. Крестьянин опустился перед мертвым конем на колени и прошептал ему прямо на ухо: «Eras mucho caballo», что Хемингуэй перевел как «Ты был конь что надо».

Эта строка задела меня за живое, едва я прочитала ее в первый раз: такая короткая фраза — и так много в ней смысла! Крестьянин хотел сказать, что его конь был всем коням конь, конь, который сражался, как мужчина, и погиб, как герой. В своей доблести он был равен табуну коней, он был конем настолько, что одно-единственное лошадиное тело едва вмещало то, что значило быть конем.

В эту минуту Гомер, сидящий на задних лапках и склонивший голову Гомер показался мне еще меньше, чем обычно, тем более что шерстка его разгладилась и улеглась.

«Какой он маленький, — вдруг подумала я. — Совсем-совсем малыш!»

И, опустившись перед ним на колени, я принялась почесывать у него за ушком.

— О Гомер, — позвала я, и мой голос оборвался. — Прости, что накричала на тебя. Прости меня, малыш!

В ответ он мягко замурлыкал.

Тут-то и послышался резкий шум у двери и оклик, который каких-нибудь пять минут тому назад пришелся бы очень кстати: «Полиция!»

— Со мной все в порядке! — отозвалась я. — Сейчас, уже иду!

Я вновь подхватила Гомера на руки. Ластиться и сидеть на руках он, конечно, любил, но терпеть не мог, когда ни с того ни с сего, не спросясь, его подхватывали с пола — в таких случаях он брыкался и вырывался что было сил, лишь бы вновь ощутить под ногами землю. На сей раз, однако, он и ухом не повел. Я зарылась лицом в мягкую шерстку у него на загривке.

— Eres mucho gato, Гомер, — шепнула я. — Всем котам кот. Ты кот что надо.

И бережно опустила его обратно на пол.

Глава 15 Мой Гомер и я сама

Только что здесь ты сидел стариком в неопрятных лохмотьях,