Одиссея генерала Яхонтова - [24]

И вот окончено (окончено ли?) сибирское приключение, и Яхонтов снова дома, где ждут его не дождутся жена и дочь. Да, пока это его дом, здесь, на Риверсайд-драйв, на берегу Гудзона, который, как утешает его Мальвина Витольдовна, в сумерках похож на Неву. Совсем недавно он уезжал отсюда, и его путеводной звездой была уфимская Директория. Кто ее теперь вспоминает — в декабре 1918 года? Но все равно Яхонтов настроен оптимистично, жить им здесь недолго.

Аккуратная Мальвина Витольдовна сложила для мужа все номера местных газет за время его отсутствия. Забавно было посмотреть информацию о России. Несколько раз — о падении Петрограда, Москвы, почти ежедневно предсказания о скорой гибели большевизма. Рядом все чаще и чаще тревога по поводу того, что, напротив, большевизм не только не исчезает, но и имеет склонность к распространению. Все это сопровождалось дикой руганью и такими «красочными» деталями, что мало-мальски знакомый с русской жизнью читатель должен был бы подвергнуть сомнению всю статью. А вот одна коротенькая заметка поразила Яхонтова. 7 ноября исполнился год большевистскому режиму. В Москве по этому поводу состоялся военный парад. А ведь Яхонтов был в это время в России, но никто в его владивостокском окружении не вспомнил об этой печальной дате. Конечно, никаких шансов провести парад 7 ноября следующего, 1919 года у большевиков нет, это ясно. Но как бы не устроили там скоро парад соединившиеся в Москве англичане да французы с Запада и американцы да японцы — с Востока. Что лучше, Виктор Александрович? Вернее — что хуже?

Несколько слов о сенсациях

Дотошный читатель этой хроники, возможно, и отметил, что опущено было одно событие того времени, мим о которого не мог пройти Виктор Александрович Яхонтов. Это событие — казнь бывшего царя Николая II и его семьи. Известие об этом, с быстротой молнии облетевшее мир в июле 1918 года, произвело, конечно, колоссальное впечатление. Семью Яхонтовых оно застало на прогулке по центру Нью-Йорка, по фешенебельной Парк-авеню. Они как раз говорили о том, что живавшему в Петербурге или Москве человеку это название должно казаться комичным. Узенькую полоску зелени посреди улицы, застроенной каменными громадами (а тогда перспективу авеню еще не замыкал, как сейчас, небоскреб «Пан-Америкен»), вряд ли в России и бульварчиком бы назвали. А здесь звучит так торжественно: Парк-авеню.

И тут раздался крик мальчишки-газетчика: «Экстренный выпуск! Сенсация! Убийство русского царя». Схватили газету и на первой полосе в траурной рамке увидели портрет Николая. Мальвина Витольдовна лишилась чувств, Виктор Александрович успел подхватить ее и положил на скамейку. Молодая парочка любезно уступила место. Яхонтов побежал в ближайшую аптеку, забылся, стал говорить по-русски, его никак не могли понять, словом… словом, это действительно воспринималось как нечто чудовищное, невероятное, не укладывающееся в сознании. Яхонтов несколько раз видел Николая. Пожимал его руку. Обедал с ним. Вступая на военную службу, присягал ему на верность.

Читатель уже знает, что Яхонтов не был монархистом по партийной принадлежности, но… все-таки царь — это царь. Это не любой другой человек, это царь из династии Романовых, которая худо-бедно, а три столетия возглавляла Россию. В кругах, близких к «верхам», когда Яхонтов был товарищем министра, многие, и Виктор Александрович в том числе, полагали, что свергнутому царю лучше всего тихо-мирно, с семьей, уехать в Англию. Буря чувств, которую возбудила в Яхонтове весть о казни царя, понятна. Исторически понятна реакция на эту новость со стороны не только высших офицеров бывшей императорской армии или бежавших в эмиграцию, как мы привыкли говорить, помещиков и капиталистов. Понятна реакция и простых, малограмотных мужиков, наших дедов и прадедов, которые, конечно же, далеко не единодушно сделали правильные выводы из этого события.

Но речь не об этом, а о том, что слезы по Николаю Кровавому стала проливать — и проливает, заметим, до сих пор! — вся антисоветская рать. Стенали безупречные французские республиканцы в том самом Париже, где казнили Людовика и Марию-Антуанетту. Рыдали польские паны, которые всю историю Романовых боролись с ними. Скорбели белофинны, только-только без всяких осложнений получившие государственную независимость из рук Ленина. Утирали слезы американские бизнесмены — евреи из Одессы, которых еще не так давно таскали за пейсы царские городовые и погромщики из черной сотни, к которой благоволил последний из Романовых.

Но вот что любопытно. Почти не было и нет проклятий или даже возражений по поводу самого свержения Романовых, уничтожения самодержавия в России. Когда это событие произошло, оно было встречено относительно спокойно, и «бури возмущения», как по поводу казни Романовых, не было. Так что же, в основе неистовой всемирной шумихи лежало сострадание к казненным? Так сказать, гуманность? Мол, политика политикой, а людей все равно жалко?

Не будем спешить с ответом. В том же столь богатом событиями 1918 году имела место среди прочих еще одна сенсация — разгон Учредительного собрания. Это тоже до сих пор один из самых любимых коньков антисоветской пропаганды, чувствительная история о том, как злые большевики ликвидировали «учредилку», которая якобы знаменовала собой начало так и не состоявшегося российского парламентаризма и т. д. и т. п. При этом как-то незаметно обходится тема личной судьбы «несчастных парламентариев». А ведь большевики и пальцем их не тронули.