«Одиссей» за 1996 год - [12]

Наряду со словом "кризис", которое практически не сходит со страниц научно-исторической периодики последнего десятилетия, на них замелькали ставшие не менее "популярными" фразы "лингвистический поворот" и "семиотический вызов", В научной периодике появилось множество публикаций, обзоров, полемических выступлений, зачастую весьма эмоциональных, а иногда просто панических. В самом конце 80начале 90-х годов прошли серьезные теоретические дискуссии в журналах "History and Theory", "American Historical Review", "Speculum", "Past and Present", "The Monist" и многих других ^ Споры продолжаются и сегодня. В них принимают активное участие и философы истории, и сами историки. В этих научных дебатах оттачиваются новые концепции, совершенствуются формулировки, создается платформа для будущего консенсуса.

Материалом для моих наблюдений послужили все эти многочисленные публикации в периодике, а также монографические исследования и коллективные сборники статей, вышедшие в последние годы и отразившие не только те вызовы времени, с которыми столкнулись историки на рубеже двух веков и эпох (и даже тысячелетий), но и весь спектр реакций на эти вызовы.

Главный вызов постмодернизма истории направлен против ее представления об исторической реальности и, следовательно, об объекте исторического познания, которые выступают в новом толковании не как нечто внешнее познающему субъекту, а как то, что конструируется язы

26 Hcropuk a nouckax метода

ковой и дискурсивной практикой. Язык рассматривается не как простое средство отражения и коммуникации, а как главный смыслообразующий фактор, детерминирующий мышление и поведение. Вслед за семиотическим отрицанием "невинности" малых лингвистических форм по отношению к описываемой ими внеязыковой действительности, подвергается сомнению "естественность" исторического дискурса как такового, проблематизируется само понятие и предполагаемая специфика исторического нарратива как формы адекватной реконструкции прошлого. Подчеркивается креативный, искусственный характер исторического повествования, выстраивающего неравномерно сохранившиеся, отрывочные и нередко произвольно отобранные сведения источников в последовательный временнбй ряд.

По-новому ставится вопрос не только о возможной глубине исторического понимания, но и о критериях объективности и способах контроля со стороны исследователя над собственной творческой деятельностью. От историка требуется пристальнее вчитываться в тексты, использовать новые средства для того, чтобы раскрыть то, что скрывается за прямыми высказываниями, и расшифровать смысл на первый взгляд едва различимых изменений в языке источника, анализировать правила и способы прочтения исторического текста той аудиторией, которой он предназначался, и многое другое. Серьезные изменения в связи с формированием постмодернистской парадигмы в историографии происходят в сфере профессионального сознания и самосознания историков, поскольку этот вызов заставляет пересмотреть традиционно сложившиеся представления о собственной профессии, о месте истории в системе гуманитарно-научного знания, о ее внутренней структуре и статусе ее субдисциплин, о своих исследовательских задачах,

Итак, постмодернистская парадигма, которая прежде всего захватила господствующие позиции в современном литературоведении, распространив свое влияние на все сферы гуманитарного знания, поставила под сомнение "священных коров" историографии: 1) само понятие об исторической реальности, а с ним и собственную идентичность историка, его профессиональный суверенитет (стерев казавшуюся нерушимой грань между историей и литературой); 2) критерии достоверности источника (размыв границу между фактом и вымыслом) и, наконец, 3) веру в возможности исторического познания и стремление к объективной истине ("божественной истине западного сознания", по выражению Анны Вежбицкой). В этом смысле, пожалуй, наиболее выразительно звучит название книги П. Новика "Та благородная мечта", в которой обсуждается вопрос об объективности истории ^

Вот почему многие историки встретили "наступление постмодернистов" буквально в штыки. Психологический аспект переживания смены парадигм несомненно сыграл в этом решающую роль. Именно угроза социальному престижу исторического образования, статусу истории как науки обусловила остроту реакции и довольно быструю перестройку рядов

Л П. Репина. Новая kультуpнaя и интеллектуальная история27_

внутри профессионального сообщества, в результате которой смешалась прежняя фронтовая полоса между "новой" и "старой" историей и некоторые враги стали союзниками, а бывшие друзья и соратники - врагами. Эмоциональное предупреждение вечного стража профессиональной исключительности Дж. Элтона о том, что "любое принятие этих (постмодернистских. -Л.Р.) теорий - даже самый слабый и сдержанный поклон в их сторону - может стать фатальным" *, несомненно отражает широко распространенное ныне среди историков старшего поколения состояние. То поколение историков, которое завоевало ведущее положение в "невидимом колледже" на рубеже 60-70-х годов (и ранее), тяжело переживает крушение привычного мира, устоявшихся корпоративных норм.