Одиссей Полихрониадес - [22]

Векиль самъ ему много жаловался на англійскаго консула и спрашивалъ:

— Безумный онъ человѣкъ должно быть и очень грубый? Политики никакой не знаетъ, кажется?

Отецъ смѣясь сознавался намъ, что онъ векилю польстилъ и о своемъ спасителѣ отозвался безъ особыхъ похвалъ:

— Больной человѣкъ, — сказалъ онъ и благодарилъ векиля.

Затрудненіе процесса нашего состояло въ томъ, что признать отецъ этого долга небывалаго не могъ. А тиджаретъ два раза уже возобновлялъ дѣло это и оба раза находилъ средства рѣшать его въ пользу Петраки-бея Стояновича. Въ Константинополѣ Стояновичъ тоже былъ силенъ, а греческое посольство слабо. Проценты между тѣмъ все росли и росли въ счетахъ Петраки, и мы могли, наконецъ, если дѣло протянется еще долго и все-таки рѣшится не въ нашу пользу, потерять почти все наше состояніе. Были минуты, въ которыя отецъ готовъ былъ уже и на соглашеніе; но двоюродный братъ моей матери Діамантидисъ отговорилъ его. Прошли слухи, что въ Тульчѣ откроютъ скоро русское консульство. «Тогда, совѣтовалъ ему дядя Діамантидисъ, постарайся перевести какимъ-либо изворотомъ весь этотъ процессъ на имя кого-нибудь изъ русскихъ подданныхъ на Дунаѣ или самъ съѣзди въ Кишиневъ и возьми себѣ тамъ русскій паспортъ. Русскіе защитить сумѣютъ. А Вальтеръ Гей хорошъ, когда бить надо, на тяжбы же, самъ ты знаешь, какъ онъ безтолковъ и неспособенъ».

Послушался отецъ совѣта дяди и отложилъ мысль объ уступкѣ и соглашеніи.

Исторія г. Вальтера Гея, разумѣется, всѣхъ насъ поразвеселила, мы ей весь вечеръ смѣялись; но болѣзнь глазъ отцовскихъ и тяжба эта не только старшихъ огорчали, они и меня страшили; особенно когда отецъ говорилъ: «Я прежде не хвалилъ нашъ загорскій обычай рано жениться; а теперь завидую тѣмъ, которые женились почти дѣтьми. Если бъ я женился не поздно, Одиссею было бы теперь не шестнадцать лѣтъ, а двадцать и болѣе лѣтъ. И онъ могъ бы уже помогать мнѣ, могъ бы на чужбину поѣхать, а я бы здѣсь отдохнулъ, наконецъ, во святой тишинѣ и ѣлъ бы кривой-слѣпой старикъ свой домашній хлѣбъ.

Очень страшно мнѣ становилось думать о чужбинѣ и о борьбѣ со злыми и хитрыми чужими людьми.

«Если отцу тяжело, думалъ я, что́ же я, безсмысленный и стыдливый, и неопытный, что́ жъ я съ ними, съ этими хитрыми людьми сдѣлать могу?.. Нѣтъ! лучше бы такъ, какъ Несториди учитель совѣтуетъ — дальше Янины мнѣ не ѣздить и взять бы здѣсь за себя какую-нибудь красивую, добрую и богатую архонтскую дочку, красную архонтопулу, лампадку расписанную, изъ вилайета нашего, яніотису благородную, чтобы ходила она нѣжно, какъ куропатка ходитъ!»

Такія вещи, хоть и тихъ я былъ, а думалъ молча!.. И никто бы, я полагаю, и не догадался, какъ часто я начиналъ уже мечтать въ то время о «гвоздичкахъ» этихъ, о «лампадахъ» и о томъ, какъ ходитъ куропатка, красивая птица, и по какимъ мѣстамъ.

VIII.

Отцу моему понравился совѣтъ Несториди отдать меня въ Янинскую гимназію. Но о томъ, по какому пути меня послѣ вести, по торговому или ученому, онъ сказалъ, что времени еще много впереди и что самые недуги, посѣтившіе его, заставляютъ его колебаться.

— Хорошо бы единственнаго сына около себя въ Загорахъ или по крайней мѣрѣ въ Янинѣ удержать; хорошо и на чужбину вмѣсто себя отправить для торговли, если болѣзнь глазъ не пройдетъ.

Такъ какъ отецъ ни въ какомъ дѣлѣ спѣшить не любилъ и очень хвалилъ турокъ за ихъ поговорку: «Тихонько, тихонько, — все будетъ!» (Явашъ, явашъ, — эпси оладжакъ!), то можетъ быть и годъ еще цѣлый мы съ нимъ не собрались бы, если бы не пріѣхалъ къ намъ неожиданно въ Загоры изъ Янины новый русскій консулъ, г. Благовъ.

Затрудненіе отецъ находилъ въ томъ, гдѣ меня помѣстить въ городѣ. Собственный нашъ домъ въ Янинѣ былъ отданъ за хорошую цѣну внаймы англійскому консулу, такъ что чрезъ это одно вся семья наша съ избыткомъ содержалась въ Загорахъ, и отецъ цѣлыхъ два года на расходы не высылалъ намъ ничего съ Дуная и могъ употреблять свободно деньги, которыя пріобрѣталъ торговлей, на новыя выгодныя дѣла. Онъ нашелъ даже возможность, не обременяя ни насъ, ни себя, поправить и отдѣлать прекрасно за это время маленькій параклисъ21 во имя Божьей Матери «Широчайшей Небесъ»22, за селомъ нашимъ, въ небольшой дубовой рощицѣ, на холмѣ. Параклисъ этотъ былъ давно уже разрушенъ, во времена старинныхъ смутъ и набѣговъ; и я еще съ дѣтства слыхалъ, какъ часто отецъ, вздыхая, восклицалъ: «Когда бы сподобилъ меня Господь Богъ возобновить этотъ маленькій храмъ на мое иждивеніе!» Наконецъ онъ этого достигъ.

Итакъ, что́ дѣлать со мной родителямъ? Нанять мнѣ одну комнату — не трудно. Но у кого? Гдѣ? Кто будетъ смотрѣть за мной? Мать моя, замѣчая, что я ростомъ становлюсь уже высокъ, начинала ужасно бояться, чтобъ я не развратился. Кому въ городѣ поручить меня?

Былъ у насъ въ Янинѣ одинъ дальній родственникъ моей матери, полу-яніотъ, полу-корфіотъ, полу-итальянецъ, полу-грекъ — докторъ Коэвино. Онъ былъ холостъ и занималъ одинъ, какъ слышно было, большой и хорошій домъ.

Когда я еще былъ очень малъ (до отъѣзда матери моей съ отцомъ на Дунай), Коэвино жилъ нѣсколько времени въ Загорахъ, былъ друженъ съ отцомъ, былъ отцу моему многимъ обязанъ и даже долженъ былъ ему деньги. Живя во Франга́десѣ, онъ почти всѣ вечера просиживалъ у моихъ родителей, бесѣдуя иногда далеко за полночь, и считалъ нашъ домъ почти своимъ домомъ.