Одинокий отец с грудным ребенком на руках снимет жилье. Чистоту и порядок гарантирую - [3]

– Героиня, – по достоинству оценив беснования Вольдемара Сгущёнкина, сказала судья Норе. Судья даже спустилась с кафедры и обняв Нору напутствовала:

– Крепитесь.

Нора обладала удивительным свойством располагать к себе женщин. Вольдемар же напротив – мужчин. На беду Сгущёнкина, судья оказалась женщиной.

…Сгущёнкин в мятом пиджаке вышел из здания суда. Вышел он медленно, так как спешить собственно было некуда – Нора получила заветное разрешение на размен жилья. Вольдемар чувствовал себя оплёванным. Такое фиаско!

Со свистом пролетела по дороге и остановилась перед Сгущёнкиным его собственная машина. За рулём с видом бывалого гонщика восседала Оля – новая вторая половинка его бывшей второй половинки.

Пассажирская дверь по соседству с водительской отворилась, и на асфальт шмякнулся чемодан. Его колёсики недовольно крякнули. За ним из машины выгрузилось «приданое» Сгущёнкина – подаренная мамой тумбочка. Нора поставила на асфальт одну ногу и, слегка нависнув, сказала:

– У нас с Олей дела. Придётся тебе посидеть с ребёнком.

На чемодан опустился голубой конверт с сынишкой. В этом самом конверте всего полгода назад они забирали Толю из роддома.

– Кровать мы с Олей в твои апартаменты доставили, адрес на чемодане.

Нога с асфальта убралась, дверь захлопнулась и машина укатила, оставив растрёпанного Сгущёнкина на дороге у выхода из городского суда.

К чемодану заботливой рукой бывшей жены была приколота бумажка с адресом и маршрутом. «Ключи получишь у хозяйки», – значилось внизу записки.

– Делать нечего, сынок, поехали домой, – сказал Сгущёнкин сладко посапывающему сыну.

Глава 3 Ковчег, или На краю рая

Приунывший Сгущёнкин сидел перед чашкой хозяйского чая на двухметровой кухне и думал. Напротив в грязном фартуке расположилась хозяйка Клавдия Павловна, которую все почему-то звали Кудя, и рассказывала своим наполовину беззубым, а на оставшуюся половину позолоченным ртом о неком Прокофьиче.

Дом, нужно признать, превзошёл все сгущёнковские ожидания: крыша из шифера крепко сидела на деревянном основании в два этажа, с высокими окнами и прочными перекрытиями. Щели, местами свободно впускавшие в себя палец, были аккуратно заткнуты тряпьём, да и пол радовал своей целостностью – ни гнили, ни костровища. Даже рама не вываливалась. Правда, стекло пронзала ветвистая трещина, любовно заклеенная прозрачным скотчем.

Ближайший населённый пункт носил название «Крещатники Имперские» и представлял собой небольшую деревушку в десять домов с покосившейся автобусной остановкой.

Дом, в котором обосновался Сгущёнкин, номинально относился к «Крещатникам Имперским», но, на самом деле, представлял собой остаток когда-то процветающего села «Атамановка». Жители «Крещатников Имперских» и «Атамановки», мягко говоря, не дружили.

Это недружелюбие текло у коренных жителей в крови и остро ощущалось в воздухе. Поэтому жители двухэтажного домика держали крепкую коалицию против деревушки, к которой по документам были давно причислены.

– Мы как Галлия, выступающая против захватчика-Рима, – победоносно заявила Кудя, когда Сгущёнкин появился на пороге. Накануне вечером она как раз посмотрела «Приключения Астерикса и Обеликса» и теперь вовсю использовала переполнявшие её исторические знания.

Всего пару часов назад, от автобусной остановки в «Крещатниках Имперских», пыхтя и периодически останавливаясь, чтобы выругаться, шёл к своему новому жилищу Сгущёнкин.

Шёл порядка сорока минут вначале по гальке, затем по тропе мимо грядок с капустой и, наконец, по полю. Благодать…

За поваленным сарайчиком свернул налево, и – о радость! Двухэтажный деревянный дом барачного типа. Слегка покосившийся и облезлый, но явно жилой. От цивилизации Сгущёнкина отделял лес, три реки и около 100 км сверкавшей в лучах заходящего солнца железной дороги.

Но, прежде чем удобно устроиться в вагончике электропоезда, на приятном лаковом сидении, нужно преодолеть лес и реку на двух автобусах поочерёдно.

– Леса горели, – продолжала Кудя, поблёскивая кладкой зубов. – А Прокофьич – как баран, снарядился в свой ежеутренний заплыв. Традиция, понимаешь, в течение сорока лет ежедневно погружаться. Даже зимой – в прорубь лазил. Лёд его не страшил. Огонь тоже не напугал. Нацепил он свой акваланг, ласты под мышку, и шасть-шасть на реку. И пропал. День не вернулся, неделю. Нет его и нет. Уж искали – нет. А примерно месяц спустя в лесу, где-то в чащобе, нашли труп водолаза – в ластах, очках, в акваланге, с трубкой в зубах. Как попал? До ближайшего ручейка километров десять – не меньше! Видать, вертолёты, когда воду черпали, чтоб лес тушить, и его черпанули. И то верно – когда пожары отгорели, мы в лес ходили – рыба копчёная, варёная на земле лежит, на ветвях висит. Чудо из чудес! А Прокофьича жаль…

– Скажите, Клавдия Павловна, – строго спросил Вольдемар. – Почему Вас называют Кудей? (Сгущёнкин уже слышал, что так к ней обратился сосед со второго этажа – низенький крепкий мужичёк с лысой розовой головой, и соседка из квартиры напротив, необъятно полная, и при этом обаятельная женщина).

– Так муж-то мой, как напьётся, так первым делом рвётся кудяпликов стрелять. А я, естественно, самый крупный кудяплик.