Одинокий колдун - [78]

Вот на служебной квартире он пока жить не мог, каждый вечер шел к попу в подвал церкви. Поп пил гораздо меньше, почти исключительно по субботним вечерам, так что они особо не ругались и не спорили. Все свободное время Егор бродил по Ленинграду. Стал покупать газеты и слушать радио. А в школе, по случаю, старался слушать городские новости, — он понимал, что рано или поздно Малгожата даст знать о себе. Так оно и случилось. Неутомимый и вездесущий Александр Невзоров, ведущий уголовной хроники на местном телевидении, в своей передаче «600 секунд» первым сообщил, что в городе появился вампир... Егору рассказали об этой байке учительницы в школе.

Ей тоже пришлось несладко в первые дни и недели. Надо было привыкать и приспосабливаться к новой жизни, новым способностям и прихотям своего организма, — и как-то обустраивать свою жизнь.

Нет, днем она не «сгорала» от солнца, как в голливудских фильмах про вампиров, но делалась сонной и вялой, как выброшенная на берег рыба. Ей становилось очень душно, жарко, слепило глаза, — которые теперь все время оставались ярко желтыми; в первое же утро она нагло отобрала зеркальные очки у какой-то немолодой туристки возле Казанского собора. Ей нужно было где-то отсыпаться и скрываться в тени и прохладе помещений, пока сияло солнце. Первые двое-трое суток убежищем служили чердаки и подвалы, или просто пустые дома, предназначенные на слом. Она узнала, что и эти дома имеют свою жизнь и своих обитателей — бомжей, стайки шпаны, шайки бродяг и трусливых грабителей, способных лишь на то, чтобы отнять сумку у старухи или затащить юную девицу в подвал, изнасиловать скопом, а затем неумело душить или бить булыжником по голове. Она была теперь сильной и беспощадной, — когда ее пытались схватить и попользовать, умела давать отпор (во вторую ночь сперва избила до полусмерти трех бомжей в выселенном особняке на Лиговском проспекте, а затем выпила кровь у одного из них, — и зареклась пользоваться таким дерьмом; это была не кровь, а отрава, вонючая смесь из денатурата, химических реактивов и гнилой крови...). Это было слишком хлопотно, жить их жизнью, жизнью бродяг и воров. И она вспомнила уроки старшей сестры, которая всегда в поездках умела сливаться с компаниями гопников, рокеров, панков, а особенно — с хиппи. Она понимала, что именно там, у «Сайгона», есть риск быть выслеженной Егором, но пришлось рискнуть.

Там же, возле Лиговского, ночью она заманила двух парнишек, пребывавших в некотором подпитии, в глухой и пустой переулок. Одного оглушила кирпичом и оттащила под прикрытие строительного мусора. Со второго сняла новенькие джинсы, кроссовки и майку «Адидас». Затем, чувствуя, что и сама должна что-то ему дать — совокупилась с ним, безо всякого удовольствия, действуя механически и быстро. А едва он кончил и забился в сладких конвульсиях, присосалась к его горлу.

Джинсы натерла кирпичом, излохматила концы штанин. Обвязала тесемочкой волосы — это Герла называла «хайратником», сплела из пластмассовых желтых и красных проводков браслетик на запястье — «фенечку», повесила на грудь на кожаном ремешке кусочек отполированного водой дерева — еще «фенечка». Нарисовала шариковой ручкой цветки на запястьях, эмблему «пацифик» на лбу; — и сочла себя готовой к уходу в хиппи.

Она двинулась пешком от площади Восстания к кафе «Сайгон», но не прошла и ста метров, когда ее окликнули трое юнцов, по виду явно принадлежавших к интересующему ее неформальному миру.

— Герла, айда с нами, — предложил паренек в очках и с гитарой на плече, — намечается классный сейшен...

Так она попала в коммуналку на Пушкинской, где около суток без перерывов шел «квартирный концерт»: вокруг нее курили, болтали, пели и громко смеялись. К ней время от времени клеились бородатые и волосатые парни, иные, правда, были «наширявшиеся», а другие имели в глазах странный свет и говорили о Будде и о Шиве, иногда также о Дао и Дзене... Поскольку ни о чем подобном она не знала, ей было интересно их послушать.

Потом она ушла с Пушкинской, тамошняя компания была очень молода и активна, ее слишком часто теребили, склоняли к выпивке или к сексу. Пить не могла, секс ее не интересовал, музыку, которую там играли и слушали, она не понимала. Поэтому познакомилась с другой компашкой, где мужикам было лет по тридцать, и с ними уехала на окраину Питера, в коммуну: там жили, в основном, художники, религиозные деятели и философы. С ними было гораздо спокойнее. Никто не интересовался, что ей нужно и чего она хочет. Рядом с бараком, в котором обитала коммуна, находилось Волково кладбище; дождавшись позднего вечера, девушка ускользала из покосившегося двухэтажного здания, шла по грязной дороге к кладбищу, и какое-то время прогуливалась по заброшенным, поросшим сорной травой могилам, стараясь не проваливаться в многочисленные ямы и не цепляться за решетки и проволоку порушенных оградок. Весь май грохотали роскошные грозы, изнуряюще пахла цветущая сирень, перла из жирной земли трава, — и всевозможные парочки, компании и одинокие молодые люди со странностями шли гулять или возлежать на кладбищенской травке. Ей нравилось познакомиться с парнем, отдаться ему на холодном мокром камне обрушившегося памятника, а затем впиться в него, скрутить его, как мотылька или куколку, и стать сытой, пьяной, счастливой. Тела она предпочитала сбрасывать в длинный вонючий канал, огибающий кладбище. Жидкая грязь радостно всасывала трупы, обычно не оставляя следов.