Одинокий друг одиноких - [67]

не уходи Дарящий

не уходи продлись

приникни еще

приникни

Озаривший не уходи

свет твой пронзает

а тьма обнимает

смыкает веки

не уходи

приникни

приникни

возлюби дальнего

Ты не знаешь, что ты Всечеловек, что завтра ты станешь Всечеловечеством, а оно тобою?

Узнай: твой потомок — может быть, уже внук или даже дочь или сын — будет иметь другой цвет кожи, другой разрез глаз — и другие чувства, другой язык, другое мышление.

Ты еще одиночка среди толпы одиночек?

Всечеловечество тобою еще не принято?

Принято?..

Но оно-то тебя пока что не приняло.

Не осознало ни тебя, ни себя.

Ты говоришь на своем языке, а оно на своих, несть им числа. Единого языка у людей нет — и не потому, что это невозможно, а потому, что люди этого пока не хотят: не понимают нужды.

Неужто постигнет нас участь Содома и Гоморры или строителей вавилонской башни?..

Неужто не поймем, что заповедь «возлюби ближнего» читается как «возлюби дальнего»?

(Нагорная проповедь Христа сразу взмахнула до «возлюби врага» — невыполнимая пока на земле, несовместимая с сегодняшним человеком, космическая сверхзадача — просьба о любви самого Бога…)

Если даже Всечеловек — всего лишь утопия, если люди на деле способны лишь к недоверчивому временному сосуществованию, если обречены отчуждаться и разбегаться, как галактики, гонимые космическими ветрами, — идеал Братства и Божеской Любви будет жить как благодарная память о трагически бесполезных усилиях лучших из предков, как завещание тем Иным, которые придут после нас..

Родитель-Творец смотрит на свое незаконченное творение… Чадо выскакивает из колыбельки, пачкается, грязнит все вокруг, болеет, бредит, орет вовсе не благим матом… Знает три слова: «пусти», «покажи» и «дай»…

— и каждый раз на закате вдали

проплывают горящие корабли,

и под божьим

лучистобезжалостным оком

дрожат паруса полыхающих окон…

А наверху Господин Океан,

беспробудно огромен,

торжественно пьян,

с собою самим завершая сражение,

устраивает облакам всесожжение,

и силы последние напрягли

судьбы горящие корабли…

Окстись! — это просто дома как наш,

и в каждом свой пьяненький экипаж

под божьим лучистобезжалостным оком

 спастись надеется ненароком…

Дитя мое, — шепчет беззвучно Родитель — я тебе все объясню, все доверю, но наберись терпения… У тебя развиты мышцы, и даже слишком, того гляди шею свернешь — но ум еще не готов, глаза и уши не дооткрылись…

Ты поймешь меня, когда ясно увидишь себя. А чтобы скорее и не так больно — прошу верь мне, верь мне, а не своим домыслам обо мне… Ты еще не можешь меня понять и увидеть, поэтому и прошу просто верь и люби меня, — хоть и не понимаешь, — прощу тебя о любви..

седьмая фуга

рисунки на шуме жизни

Мое знание пессимистично, моя вера оптимистична.

Альберт Швейцер

Приснилось, что я рисую,

рисую себя на шуме,

на шуме… Провел косую

прямую — и вышел в джунгли.

На тропку глухую вышел

и двигаюсь дальше, дальше,

а шум за спиною дышит,

и плачет шакал, и кашель

пантеры, и смех гиены

рисуют меня,

пришельца,

и шелест

змеи…

Мгновенный

озноб.

На поляне Швейцер.

Узнал его сразу,

раньше,

чем вспомнил,

что сплю,

а вспомнив,

забыл…

(Если кто-то нянчит

заблудшие души скромных

земных докторов, он должен

был сон мой прервать на этом.)

..Узнал по внезапной дрожи

и разнице с тем портретом,

который забыл — а руки

такие же, по-крестьянски

мосластые, ткали звуки,

рисующие в пространстве

узор тишины…

— Подайте, прошу вас, скальпель…

Все, поздно… Стоять напрасно

не стоит, у вас не Альпы

швейцарские, здесь опасно,

пойдемте. Вы мне приснились,

я ждал, но вы опоздали.

(Стемнело).

Вы изменились,

вы тоже кого-то ждали?..

Не надо, не отвечайте,

я понял. Во сне вольготней

молчать.

(Мы пошли).

Зачатье мое было в день субботний,

когда Господь отдыхает.

Обилие винограда

в тот год залило грехами

Эльзас мой. Природа рада

и солнцу, я тьме, но люди

чудовищ ночных боятся

и выгоду ищут в чуде.

А я так любил

смеяться сызмальства, что чуть из школы

не выгнали, и рубаху

порвал, и купался голым…

Таким и приснился Баху,

он спал неудобной позе…

Пока меня не позвали,

я жил, как и вы, в гипнозе,

с заклеенными глазами.

А здесь зажигаю лампу

и вижу — вижу сквозь стены

слепые зрачки сомнамбул,

забытых детей Вселенной,

израненных, друг на друга

рычащих, веселых, страшных…

Пойдемте, Седьмая фуга

излечит от рукопашных…

Я равен любому зверю

и знанье мое убого,

но, скальпель вонзая, верю

что я заменяю Бога, —

иначе нельзя иначе

рука задрожит т дьявол

меня мясником назначит,

и кровь из аорты — на пол…

Стоп-кадр. Две осы прогрызли

две надписи на мольберте:

О, истина — это жестоко,

мы вынуть его не осмелились…

Скрывайте, прошу вас, жалость,

она порождает ненависть.

Безумие смертью лечится,

когда сожжена личина…

Дитя мое, человечество,

неужели неизлечимо?

Что может означать такой поворот жизни?.. Человеку за тридцать, эльзасец, живет в сытой Европе, известный миру ученый, профессор теологии и философии, к тому же прекрасный музыкант-органист и музыковед-баховед преуспевает и процветает, вполне обеспечен, здоров, жизнерадостен, счастлив..

И вдруг идет учиться на врача. С самых азов. Анатомия, физиология. Клиника, хирургия…

А дальше сам себя отправляет работать доктором в Центральную Африку, в Ламбарене, в жарко-сырую джунглевую глухомань, к чернокожим аборигенам, которых косили тропические болезни, нищета и невежество. Они не знали иной помощи, кроме как от своих колдунов, и Швейцера почитали за колдуна приезжего, белого, сильного и доброго.