Одинокие боги Вселенной - [4]

А после восьмого класса мы с ним поступили в электротехникум связи на специальность «КИП и А», что в переводе обозначает «контрольно-измерительные приборы и автоматика». Это, конечно, не радиодело, но все же и не так далеко от него.

Нам с Мишкой было по пятнадцать лет, но ни у него, ни у меня не было девушки. Мне они казались не людьми, а некой инопланетной расой, по недоразумению живущей рядом с нами; расой со своими, неведомыми мне законами и не очень понятными делами, — словом, они меня мало интересовали, а о сексе всерьез я тогда и не помышлял. Мишка подходил к ним с другой точки зрения: не отвергая их насущную необходимость, тем не менее считал, что сердечные привязанности будущему разведчику только во вред. При всем при этом Мишка обладал весьма незаурядной внешностью, девчата к нему липли сами, и в их обществе Мишка всегда чувствовал себя гораздо свободнее, чем я.

Вот так и подкатил тот новогодний бал. Мы с Мишкой пришли потому, что ответственной за проведение и порядок была назначена наша группа, то есть нас попросту обязали. Вот здесь и высветились преимущества Мишкиного отношения к слабому полу и недостатки моего мировоззрения по этому же поводу: Мишка вел себя как заправский гусар, я же тихо сидел в сторонке и завидовал ему черной завистью. Мне хотелось танцевать, причем так же непринужденно и весело, как и он, но… я не умел. Конечно, умом я соображал, что, например, медленный фокстрот — это танец именно для неумех вроде меня. Однако я никогда еще не пробовал и потому стеснялся. Да и как это — подойти к девчонке и пригласить ее на танец? А если она откажет? Моей внешности далековато до Мишкиной. Но, предположим, девчонка мне ответит согласием, дальше-то что с ней делать? Нет… Опозориться на весь техникум — это не по мне. Так и сидел я в позе супермена, смотрел на Мишку и завидовал.

Положение спасла Галка Звягинцева. Надо сказать, что она — единственная из девчат нашей группы, кого я более или менее отличал. Не то чтобы она была вызывающе красива, как, скажем, Танька Беспалова, но что-то было в ней такое… Одним словом, мне она, несомненно, нравилась… э-э-э, чисто теоретически. Галка, узнав причину моего гордого одиночества, с чисто бульдожьим упорством вытянула меня за руку в толпу танцующих и стала учить фокстроту, вопреки бодро звучащему «Листья желтые». Я же, несмотря на чисто внешний протест, был ей искренне благодарен. Через несколько минут моя благодарность стала перерастать в чувство симпатии, тем более что я обнаружил, что ее талия такая же мягкая, как у мамы, а волосы пахнут чем-то неуловимо приятным, отчего порой возникало желание зарыться в них носом…

Вряд ли это можно выразить в словах, да и нужно ли? Главное — то, что я в Галку влюбился. Намертво. Хотя осознал это не сразу. Может быть, через неделю или две. А тогда мне было просто хорошо.

Сейчас-то я понимаю, что любовь приходит в жизни далеко не к каждому, а многие воспринимают песенные слова «Придет и к вам любовь…» как угрозу, но таких людей можно только пожалеть: даже если они совершили подвиг или изобрели что-то очень важное и нужное для блага человечества, все равно жизнь прошла мимо них. Жалко…

Словом, в тот вечер я влюбился, и, как оказалось, надолго, но то ли это была какая-то особенная дата, то ли звезды на небе расположились неестественным образом, сюрпризы судьбы на этом еще не закончились.

Непосредственно в момент, когда репродуктор начал передавать традиционные двенадцать ударов московских курантов, а мы, открыв бутылку шампанского, разливали ее содержимое по картонным стаканчикам, я вдруг заметил, что к нам направляется наш преподаватель математики Иван Иванович Иванов.

Тут надо пояснить, что мы — это я, Мишка, Галка и еще две незнакомые мне девицы, а Иван Иванович — личность для меня весьма уважаемая и авторитетная. В техникуме его все, даже преподаватели — разумеется, за глаза, — звали Кубом. Когда-то, видимо, еще на заре его преподавательской деятельности, какой-то остряк приклеил к нему прозвище Иван-в-кубе, которое со временем укоротилось до просто Куб, да так и осталось. Хотя внешне Иван Иванович ничем эту геометрическую фигуру не напоминал. Был он худ, если не сказать — тощ, высок, в движениях порывист, но точен. Обладал он, на мой взгляд, уникальным голосом: басом его, конечно, не назовешь, не дотягивал, но пока не привыкнешь, поражало несоответствие между мощью голоса и, в общем-то, тщедушной оболочкой, его вмещающей. В будние дни одевался Иван Иванович в поношенный серый костюм, всегда, впрочем, отутюженный и чистенький, любил носить голубые сорочки с галстуком. Для торжественных случаев у него были припасены черный костюм и черные надраенные туфли, в чем он был и сегодня. Однако главное его достоинство, как я понимал, заключалось в том, что Куб обладал острым умом, а знания его, казалось, были вообще безграничны. Во всяком случае, ни один наш вопрос не оставался без исчерпывающего ответа. А лекции Куба были вообще вне конкуренции. Он начинал говорить негромко, однако скоро увлекался, увлекал нас, причем всех, и голос его в особо важные моменты повышался до громового. Или понижался, если судить с точки зрения нотной грамоты. Скучнейшие теоремы в его изложении звучали как детективные истории. Куда там Конан Дойлу с его Шерлоком Холмсом… Я раньше никогда не думал, что математика так интересна. Я просто не мог не влюбиться в Куба.