Одинокая звезда - [24]

— Слушайте, идиоты, внимательно! — начал он, стараясь говорить внятно и громко.

Гунни, который уже перестал икать и тихонько дремал, скорчившись в своем углу, вдруг завозился, открыл мутные глазки и возвестил новость:

— Я писать хочу!

— Иди, пописай. — терпеливо ответил Марк.

Вонючка, задевая за всё ногами, выбрался из машины и принялся, раскачиваясь спросонок, писать прямо на колесо, поливая струей также и корпус, порядком попадая и в салон.

В голове у Марка забили колокола, он потемнел от ярости и отчаяния. Вся его затея представилась в совсем ином свете. Это совершенная глупость — пытаться использовать этих гнусных тварей в каком бы то ни было деле! Надо срочно избавляться от них, пока не случилось еще чего-нибудь! Хотя, что может быть хуже?!

Гунни сделал свои дела и, ничего не подозревая, опять полез в машину. Он уселся и собрался слушать, что им хочет сказать этот человек. Идиот расслабленно отпустил нижнюю губу и уставился гляделками на Тодоровски. Оба его глаза смотрели мимо, скорее куда-то сквозь. Где-то далеко за линией горизонта было то, на чем сходился в фокус его взгляд. Оба кретина, похоже, приготовились слушать. Во всяком случае, то выражение, которое специалист-невролог назвал бы параличом лицевых мышц, присутствовало на этих рожах и могло означать внимание.

Марк решил попробовать еще раз.

— Вот что, сынки, — устало начал он, с усилием подавляя изжогу, — ваша задача очень проста…

Тодоровски стоял в машине, повернувшись лицом к братьям, и правым коленом опирался о сидение водителя. Поза была неудобной, и он попытался встать на обе ноги в узком промежутке между двумя сидениями. При этом не спускал глаз с идиотов, чтобы не упустить чего-либо — если они какую новую пакость придумают. Машина и так вся загажена.

Под подошву попалось горлышко пластиковой бутылки, и нога Марка соскользнула. Падая, он непроизвольно нажал на спуск газового пистолета, который все еще держал в руке и про который успел забыть. Весь заряд газа попал в физиономию Скрэбба, сидящего по обыкновению с разинутым ртом. Хорошо еще, что машина без верха, а то бы всем крышка!

Марк, зажав нос руками, выпрыгнул из машины и отбежал подальше, Гунни выскочил, как пробка, проявив при этом неожиданную прыть. А вот Скрэбб остался в машине и блевал, как вулкан. При этом он орал, как недорезанный поросенок. Глаза его заплыли. Фунт пытался выбраться из кабриолета, но никак не мог, потому что находился в полном помрачении и кидался не вбок, к двери, а вперед — на кресло.

С оглушительным визгом, продолжая изрыгать содержимое желудка, он свалился на пол и принялся дергать первое, за что ухватился. Это был ручной тормоз.

Марк в это время кашлял и вытирал глаза платком. Он не видел, как машина плавно тронулась с места, повинуясь слабому уклону поверхности земли, и поплыла вперед, набирая скорость.

Полуослепший Скрэбб, ворочаясь в салоне, уже сумел подняться на ноги, он наощупь искал выход, и уже встал ногами на сидение, намереваясь нырнуть через борт, как маленький бугорок заставил кабриолет слегка встряхнуться. Этого оказалось достаточно, чтобы ослабшие ноги Фунта тут же подвели его. Он с воплем свалился на водительское кресло головой вперед. Задом он вписался в баранку, а ноги, прочертив в воздухе дугу, точно угодили в ветровое стекло, отчего оно покрылось густой сетью трещин.

Скрэбб забился, стараясь вернуться в нормальное человеческое положение, то есть головой наверх, а ногами вниз. Ему удалось свалиться в сторону пассажирского сидения, при этом задом он вывернул руль вправо.

Машина, до этого катившая по обочине, сошла с нее и направилась прямиком в сторону солидного холма, состоящего целиком из мусора.

Марк с отчаянными воплями мчался следом и пытался догнать свою многострадальную машину. Он уже почти догнал её и хотел впрыгнуть в раскрытую дверь. Но автомобиль под влиянием инородного тела — конкретно, Скрэба — свернул в сторону. Столкновение с помойкой было неизбежным. Марк остановился и безумным взором следил за происходящим.

Свалка, к которой так стремился автомобиль, содержала в себе многие предметы быта городских семей, о которых уже вполне можно было выражаться в прошедшем времени. Множество вещей, исправно служивших своим хозяевам в продолжение десятилетий, вдруг оказывались в мгновение ока ненужными. Благородная манера многих поколений передавать вещи детям по наследству не ставила никогда человечество перед трудной задачей утилизации невообразимо огромного количества бабушкиных сундуков, тещиных буфетов, расчлененных мебельных гарнитуров, пузатых комодов, бесчисленных детских колясок, а так же всего старого тряпья, с удивительной быстротой приходящего в негодность.

У человечества появилась суетливая манера раз в несколько лет менять домашнюю технику, совершенно еще исправную и жаждущую служить хозяевам. Раньше для старых вещей приспосабливали чердаки, чтобы как-нибудь в порыве ностальгии забраться туда и, вдыхая пыль, повертеть пальцем тяжелый диск древнего проигрывателя, чтобы вспомнить, как хорошо танцевалось под жизнерадостную музыку какого-нибудь всеми забытого ныне исполнителя.