— А ты, стало быть, тут как тут? — с ехидством спросил Булатов, подмигнув из-за газеты Сторожеву.
— Должность должностью, а землицу, значит, к рукам прибираешь, — в тон ему, с насмешкой отметил Антонов. — Помню, давненько ты начал землицей заниматься… Торопишься, Петр Иванович, торопишься. Оно и без купчей земля ваша будет.
— Хм! — произнес Булатов. — Чья, собственно?
Антонов не нашелся что ответить, а Сторожев сказал веско:
— Это точно. Земля должна быть нашей. А я так полагаю, что у доброго хозяина и земли должен быть добрый кус. Все течет, все плывет, земля землей остается. Да и то сказать, на кой ляд она голытьбе? Чем ее пахать, чем сеять, откудова навоз брать? Из-под кобеля нешто? А у меня и машины, и лошади, и коровы. А то ведь эк чего выдумали: слово «мое» под корень подрезать! А на нем мир с испокон веков держится. Нет уж, что мое — мое! Тем более ежели за землицу денежки заплачены. Стало быть, все по закону. — Он поднялся и неторопливо, сутулясь, прошел к хозяину.
Булатов отбросил газету, закурил короткую трубочку, бросил спичку в пылающий камин, подсел поближе к Антонову и приглушенно заговорил:
— Хозяина знаешь?
— Первый раз вижу. Хлыщ какой-то.
— Неважно. Адвокат, а теперь уполномоченный Петроградской конторы Автогужтранспорта. Работает по части ремонта конского поголовья для армии.
— Скажи-ка! — усмехнулся Антонов. — Вроде бы и не похоже.
— Опять же неважно. У нас он идет под фамилией Горский. Запомни, Горский. Настоящая его фамилия Федоров, но ты ее забудь.
— Слушаюсь. Да и какая мне разница! Горский так Горский. Лошадей мне у него не покупать, поди? — Антонов сухо посмеялся.
Булатов шепнул что-то на ухо Антонову. Тот отшатнулся от него, даже рот приоткрыл от удивления.
— Понял?
— Так точно. Скажи, пожалуйста! — Антонов долго тряс головой.
Булатов, хмыкнув, раскурил трубочку и снова начал:
— Дела, Александр, неважные. Скверные дела. Насчет слухов ты прав, большевики к власти вот как рвутся. Не буду вдаваться в подробности, расскажу, когда эти двое вернутся. Но у меня с тобой разговор их не касающийся. Помнишь, как ты обижался на нас, когда мы сунули тебя в милицию воров ловить, жуликов лупить? Тогда ни я, ни губернский комитет партии не имели права раскрывать тебе кое-какие карты. Теперь я уполномочен нашими тамбовскими товарищами и центральным комитетом сказать, почему мы держали тебя в тени. Можешь верить, если бы не случилось того, что случилось в октябре в Питере, если бы эта мелкотравчатая сволочь Керенский не продал Россию, недолго бы ты сидел в милиции, ждал тебя большой пост… Веришь мне или нет?
— Тебе верю, — хрипло, судорожно сжимая от волнения ладони, ответил Антонов. — А этим комитетчикам! Как будто один Керенский виноват… А наши что смотрели? — зло выпалил он. — Министры, черт бы их побрал, главноуговаривающие подлецы!
— Ну, что было, то было, — успокоительным тоном произнес Булатов. — На ошибках учатся все.
— Все равно не верю комитетчикам, — упрямо выдвинув толстую нижнюю губу, отрезал Антонов.
— И напрасно. Не все в нашем центральном комитете слюнтяи. Там и умных людей много, и каждому из нас цену знают. Знают они и тебя. Там, брат, все известно. Но наипаче всего приняты во внимание твои связи с крестьянством.
Антонов от этих слов, произносимых серьезно и внушительно, смягчался. Сероватое, скуластое лицо розовело, а пальцы дрожали от волнения.
— Так вот, Александр Степаныч. Сейчас тебе надо уйти в тень еще более густую и быть подальше от Тамбова, от всего, что тут происходит и что в очень скором времени произойдет. Ты поедешь в Кирсанов начальником милиции.
Краска схлынула с лица Антонова, губы сложились в презрительную улыбку.
— С повышеньицем, значит! — проговорил он хрипло. — Уважили, нечего сказать!
— Погоди малость, и ты убедишься, как мы тебя уважили, — сердито пробурчал Булатов. Непонятливость Антонова бесила его. — Я же сказал, — рассвирепел он, — сказал, черт побери, что тебе надо уйти на время в тень погуще! В Кирсанов, в твое подчинение мы посылаем Токмакова…
Услышав имя старого дружка, Антонов насторожился.
— …Лощилина, Заева, Ивана Ишина, Плужникова, Шамова…
Булатов перечислял фамилии старинных друзей и приятелей Антонова.
— Ставь их по волостям начальниками милиции, они не обидятся, — Булатов усмехнулся краешком губ. — Дальнейшие инструкции получишь в свое время, но главное надо делать уже сейчас. Собирай оружие, собирай как хочешь, где хочешь и прячь понадежнее. От того, как ты будешь работать, — Булатов подчеркнул это слово, — особенно в первые месяцы, зависит все дальнейшее в твоей жизни, запомни. А там властвуй как хочешь, полная тебе воля. Только не поскользнись: с волками жить — по-волчьи выть… Сторожев, которого ты чуть ли не в иуды произвел, это очень хорошо понял. Возьми его на заметку. Плюнь, что он комиссар… Пусть и останется им, пусть зубами держится за эту должность… Дорого будет стоить большевикам комиссарский мандат, ежели он его удержит… И учти — недаром его зовут в Двориках волком… Понадобится нам волчья стая — его поставим вожаком. Конечно, мироед, за землю душу отдаст. Только недалек тот день, думаю, когда придется Петру Ивановичу распрощаться с землицей. И с той, что раньше отхватил, и с той, на которую сочиняет сейчас купчую с господином адвокатом. А уж там его только держи — на любое пойдет, чтобы землишку вернуть.
