Одиночество Титуса - [86]

– О, Титус, милый! – и она бросилась к юноше.

При появленье Юноны словно бы электричество пронизало воздух, и кто-то метнулся, рассекая его, стремительный, как горностай. То была Гепара.

Глава сто тринадцатая

Так вот она, Юнона, пышнотелая потаскуха. Гепара так прикусила нижнюю губу, что кровь заструилась по ее подбородку.

Она давно уже выбросила из головы любые мысли о собственной привлекательности. Эти мысли стали ей неинтересны, ибо воображение Гепары заполнилось чем-то куда более важным – примерно как яма заполняется испарениями. Но стоило этой маленькой, источающей злобу девице скользнуть с грозной решительностью к сопернице, к Юноне, как послышался взрыв, что заставил ее нелепо застыть на месте.

Громовые раскаты остановили не только Гепару – все прочие тоже вросли в полы Черного Дома: Юнона, Анкер, Титус и сам Мордлюк, «Шлемники», Трое и сотня гостей. И не только они. Птицы и звери окрестных лесов словно закоченели среди ветвей, пока вдруг масса пернатых не поднялась, подобно туману, в ночное небо, сгущая воздух и пригашая луну. Тысячи веток, с которых они спорхнули, легко прянули вверх в сотворенной птицами тьме.

Гепара, видя, что все замерли, попыталась совладать со своим оцепенением, приблизиться к врагам и ринуться в бой, прибегнув к единственному оружию, какое у нее имелось, – к двум рядам маленьких острых зубов и десятку ногтей. Первым из врагов, с коими надлежало расправиться, стала теперь Юнона, не Титус, однако лицо Гепары было, как и лица этих двух, обращено туда, где раздался взрыв, и отворотить его девушке было не по силам.

То, что ее отец, величайший из ученых мира, висит вверх тормашками в вытянутой руке какого-то головореза, не только не распаляло гнева Гепары, но и вовсе на нем не сказывалось – в тонком, трепещущем теле ее места для подобных эмоций уже не осталось. Гепара не сочувствовала отцу. Ее целиком поглощало иное.

Первым заговорил Анкер.

– Что бы это такое было? – произнес он.

И в ту же минуту там, откуда донесся взрыв, осветилось небо.

– Это была смерть многих, – ответил Мордлюк. – Последний взрев золотистых зверей, багрянец мировой крови, рок, подступивший к нам еще на один шаг. А проделал все это предохранитель. Синий предохранитель. Голубчик, – сказал он, обращаясь к Анкеру, – вы только посмотрите, какое небо.

И впрямь, небо как будто ожило. Нездоровые, как запущенная болячка, лохмотья прозрачной ткани колыхались в ночном небе, отпадая один за другим, чтобы открыть взорам ткани еще более гадостные, устилавшие еще более гадостные высоты.

В толпе раздались голоса, требующие избавить их от страшного фарса, который разыгрывался у них на глазах.

Но когда Мордлюк шагнул к толпе, та отступила, ибо что-то непредсказуемое ощущалось в улыбке, обратившей его лицо в нечто такое, от чего лучше держаться подальше.

Вся толпа отступила на шаг-другой – вся за вычетом шлемоносцев. Эти двое остались на месте и даже чуть подались вперед. Теперь, когда они оказались так близко, можно было увидеть, что головы их похожи на черепа, красивые, словно высеченные резцом. Тугая кожа обтягивала их, точно шелк. Какое-то свечение, почти сияние, различалось над ними. Шлемоносцы молчали, не раскрывая тонких ртов. Да и не могли их раскрыть. Говорила только толпа, а между тем воздух ночи увлажнял одеяния Шлемоносцев, повреждая превосходной работы мантии, черня росою шлемы. Равно как и медали на грудях косноязычного их окружения.

– Еще раз спрашиваю вас, сударь. Что там пророкотало? Гром? – осведомился Анкер, отлично понимавший, что никакой это был не гром. Говоря, он вглядывался в сухопарого бродягу, однако не упускал из виду и Титуса с Гепарой. И с угрозой взиравшую на Мордлюка чету в шлемах. Анкер не упускал из виду ничего. Глаза его, составляя резкий контраст копне рыжих волос, казались серыми заводями.

Но прежде всего он приглядывал за Юноной. Люди в толпе уже не смотрели ни туда, где послышался взрыв, ни в тошнотворное небо – взгляды их перекрестились в темноте, образовав сложный узор, и первые судороги зари продрали лесистый восток.

Юнона, с полными слез глазами, схватила Титуса за руку как раз в тот миг, когда он всей душой жаждал убраться отсюда, скрыться навсегда. Он не напрягся, не отшатнулся, не сделал ничего, что могло бы обидеть Юнону. И все же она сняла с его руки свою, и та повисла, будто налитая свинцом, вдоль ее тела.

Титус смотрел на Юнону так, словно она была существом из другого мира, и губы юноши, хоть и сложенные в улыбку, казались лишенными жизни. Так они стыли бок о бок, эти двое, соединенные лучшим, что было в прошлом обоих. И оба выглядели как люди, окончательно запутавшиеся. Все происшедшее заняло не больше мгновения, но от внимания Анкера не ускользнуло.

Не ускользнуло от него и кое-что еще. Угли, безучастно светившиеся в глазах Мордлюка, вдруг ожили, словно раздутые кем-то. Тусклые красные огоньки заметались теперь в его зрачках.

Но жутковатое это явление никак не сказалось на способности Мордлюка владеть своим голосом. Звучал он чуть громче шепота, но каждое слово слышалось внятно. В устах великана, да еще и с таким носищем, подобный голос казался оружием грозным вдвойне.